Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
Виктор БейлисПОЭТ ЕСТЬ ЗЕРКАЛЬЦЕ У РТА БОЛЬНОГО МИРАОпубл. в: «Знамя». №3, 2008 Олег Юрьев. Франкфуртский выстрел вечерний. – М.: Новое издательство, 2007 (Новая серия). Говоря словами Александра Введенского, я нахожу в книгах Юрьева «приглашение меня подумать». Я пользуюсь этим приглашением по мере собственных сил, получая от своих усилий, инспирированных писателем, ни с чем не сравнимое удовольствие. Чехов когда-то сказал, что ему нравится Шекспир и не нравится Златовратский, но что он не смог бы объяснить причины своего предпочтения. Критик как будто бы обязан, тем не менее, растолковать, что, собственно, вызывает его восторг или негодование. Я попытаюсь как-то оправдать свои отзывы, но мне не удастся выказать свое беспристрастие там, где читатель мгновенно раскусит любовь к поэзии Юрьева. Любовь же – к стихам точно так же, как и к человеку, - по большей части безотчетна. И все же искушение отдать себе отчет в свойствах навсегда поразивших тебя строк чрезвычайно велико и подчас в той же мере сильно, что и импульс к созданию собственных сочинений. Мое эссе о сборнике Юрьева «Избранные стихи и хоры» (2004) называлось «5+1» (*), что подразумевало наличие у поэта шестого чувства. Новый сборник еще усиливает это впечатление. Вот, к примеру, стихотворение «Пробор/пруд»
Раздел новых (2004–2006 гг.) стихов называется «Война деревьев и птиц». И действительно птицы и деревья – едва ли не главные персонажи стихов Олега Юрьева. Мне не встречались стихи, где бы с такой частотой и естественностью попадались на глаза оксюмороны. «И, паче снега убеляясь, / Бежало небо недвижимо». Море в этих стихах – горелое, тишина не должна быть слышна, здесь услышишь чревовещанье гор, столоверченье рек, холмы здесь ползут от гула и сползает с гранитного склона сухопутная водоросль – ива. Движется все, в том числе и то, чему предназначено оставаться неподвижным, хотя, как мы отмечали, движение это может быть направлено в пустоту, в никуда: небо бежит недвижимо, самолет скрывается под тучу – «тараканом серебристым убегал он в никуда», «и ночь пустотою одета» и «на все четыре стороны гроза ползла, не зная ни одной». Это безудержная динамика, начинающаяся еще до рождения, во всяком случае, до становления и не прекращающаяся с окончанием существования. Следовало бы подумать о поэтике названий у Юрьева. Есть у него стихи-письма, но это «Письма с моря» и о море, «Стихи у окна», «С тихи с юга», стихи о Петербурге, об Одессе, «Зима в Ленинграде», «Зима во Франкфурте»; часто стихи называются в соответствии с количеством строк или по признаку наличия или отсутствия в них какого-либо слова. Главное – очевидное мифологическое значение всего вышеперечисленного. Практически ничто из описанного в стихах не происходит в комнате – разве что у окна. Например, о луне или окне в произведениях Юрьева можно было бы сказать не меньше, чем об иероглифах окна у Хармса. Чего стоит одно только это:
Собственно, можно было бы приписать Юрьеву открытие нового пунктуационного знака – соединительно-разъединительного /, позволяющего уравнять пробор и пруд, дерево и ночь не только метафорически, но и сделать «поезд» и «поезд» - не одним, а разносущным, причем способным быть не только антонимом, но и синонимом самому себе. Поезд, если оглянуться туда, где виадуки шагают назад и где воздух втягивается в темноту, этот поезд скатывается в пустоту все над тем же глиняным (или выгнутым) Дунаем. Или вот это восхитительное умение описать свойство еще до его появления (курсив везде мой):
Окруженный деревьями, птицами, грозами, запахами, оттенками, улавливающий всякое движение и включающийся в него, автор нашего сборника как будто не знает о происходящих в мире событиях? Так ли это? Вглядимся. Вот вести из мира, правда, несколько, по признанию самого же поэта, запоздалые, но горестно оплакиваемые. Собственно, эти скорбные стихи и есть плач – отклик на известие о смерти... Вергилия.
К заглавию есть сноска: «Дата затопления станции "Мир".» Я не знаю человека, способного так горестно оплакать это или такое событие. А вы говорите: тысячелетие! Не пронзит ли вас, как вдруг пронзило меня, что стихи Юрьева полны событий, да что там событий, - приключений. Что его стихи, в сущности, - хроника, а сам он, по сути, летописец нашего времени, - но не величавый и беспристрастный, а яростно пассионарный, поскольку фиксация происходящего производится посредством всех чувствилищ, данных этому поэту. Вспоминаются слова Стендаля о том, что литература – это зеркало, с которым идешь по большой дороге, а оно отражает то лазурь небосвода, то грязные лужи да ухабы. Так, да не так. Юрьев сказал об этом (еще в 1984 г.): «Поэт есть зеркальце у рта больного мира» (ИСХ). Вот теперь так. ____________________________
|