Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
Наталья Дюжева Уже само название новой книги стихов Натальи Горбаневской символично и многослойно в своей символике. Указывая на протяженность самовыражения*, оно свидетельствует о постоянном присутствии, о непреходящем настоящем прошлого. Но и каждое из включенных в эту строку слов предвосхищает, объясняет тематическую, смысловую наполненность стихов. Перелет, полет через — это не только действие («взлетаю вверх усильем слабых плеч»), это и взгляд на перелетаемое, «на заборы, на изгороди, проводки, плетни, на разделенье мира, на раздоры...» В перелете нет географической законченности: «Так ты летишь, смешная? Куда и для чего? Да я сама не знаю...» Снежная граница, понятие, казалось бы, точное по отношению к авторскому жизненному опыту, вне его становится всеобъемлющим: снег не только собственность пространства, это и замороженность, стоячесть воды, пушкинская зима, и безнадежное ожидание у Крестов, снег — это указатель времени года, указатель времени. Смешанность времени и пространства в книге создают впечатление синонимичности, тональной согласованности этих понятий: Который час? (Какая, кстати, страсть И граница, над которой повис след от полета, от перелета, может восприниматься и как граница времени, и как граница пространства, оставаясь в обоих случаях знаком разорванности, разобщенности, доведенной до границы «дыши-и-не-дыши», т. е. отделения плоти от духа: «...и, колотя по воздуху кистями, в туман стараюсь, в облако облечь, что одевалось мясом и костями...» Но в самoм чувстве разрыва, отделенности «там» от «тут» заключается незабвенность, осязаемость отсутствующего времени и пространства: Я и до сих там брожу, и это — буквально: сегодняшнее «там» уже иное, и даже если все еще «на белых кафельках синеют человечки, и синий дым на снег у Черной речки ложится как узорный след галош...» — это уже не там, но «тут, в попытке слов». Куда меня ты занесла, метель Переход-перелет от метели на новую строку — дождя — вбирает в себя и чисто языковую напряженность, и смысловую наполненность. Принадлежность вчера к сегодня, к сейчас так естественна, что необходимость измерения времени отпадает сама собой: А что там значится в календаре, А стихотворение-вступление и вовсе запутывает временное кружево, глядя в «давно прошедший семьдесят девятый» из еще не наступившего восемьдесят четвертого. Течение времени замыкается в круговороте. И приходящее на ум сравнение круговорота времени с круговоротом воды в природе** оказывается вполне уместным, поскольку именно текучесть, «неизменность измены» воды, ее вечное присутствие («...по вечным ухабам тянется моя несмываемая слеза, моя нелегальная посланница... и стрелочник стрелку часов переводит... и в круговороте воды в природе росы и тумана не больше, чем слез») позволяет отождествить ее со временем: Забудем числа наших встреч, И даже сам «прoклятый дар не небес, а не знаю чего...» определяется автором как «гул этот, шум этот, звон ли в ушах, водопад, водосброс...». Дар стихотворного вмещения, совмещения времени и пространства, «тонкая ниточка крови», что «сочится и не кончается», и есть тог связующий и одухотворяющий элемент между тут и там («Что такое, впрочем, там? ...Не пора ли точку отсчета / перенесть из откуда-то во что-то»), между водой и временем, между автором и нами. Звуковая иконопись стихов, их ритмическая напряженность, в которую вплетается не только свое, но и через других приобретенное прошлое (вспомним «и берег милый для меня», «прощай, и если навсегда...»), еще более подчеркивают незаконченность, «солнцеворот» времени. Поэзия открыта: «Слушай — и услышишь. / А пока до свиданья, до завтра...» __________________________________________________________________ * Название является цитатой из стихотворения, опубликованного в книге «Побережье». |