|
Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
|
||||||
|
Стихи O19.01.2005 О стихах Поверить в поэтику (предисловие к кн.:Леонид Шваб. Поверить в ботанику) |
|
|
|
Мария Степанова Из книги «Физиология и малая история»СИНЯК (стихи о р. п.) 1. У меня синяк простейший, Красногубый, августейший, Загустеющий, как мед – Кто не видел, не поймет. У меня ли на предплечье, Как прививка против осп, Проступает человечье: Убедительное «осв». Это в девять лет и десять Малые увечья грезят О припасть к твоим ногам, По локтям, шурша и ноя, Ходят ссадины волною. И шмелем садится шрам, Где лазурная ветрянка Метит щеку и бедро. А за ней другая ранка Горячит свое тавро. Что шипят его края? - Эта девочка моя. Там игральны автоматы, Выдающие стигматы, - Как в лесу стоят густом, Где сама-себя бичует, А потом себя врачует Мандарином и постом. Там, когда уходит девство, Соответственное действо Ставит метку «не забудь», Чтоб, как родинки корчуют, Исказив плечо и грудь, Иль другое что-нибудь, Как еду, тебя почует, – Вспомянула эти штуки, Вспомянула и другие: Как любил лицо и руки Алый почерк аллергии; Тела давние уловки; Всех служителей при нем – Темный гений марганцовки, Банки с трепетным огнем. В девять лет болезнь, как Пасха. В десять лет любая рана – Направление и пастырь, Продвижение романа, Погружающего в дрожь. В тридцать два синяк мне паспорт При границе душ и кож. 2. Как на Киевском вокзале, Загружали поезда: Все узлы перевязали И музыка повезла. В яме сидючи пахучей, Жду, пока под потолком Будут люстр глаза паучьи Наливаться молоком И, треща коротким телом, Выступающим из мглы, Доктор врач противутенор Тыкать голосом в углы – Где-то есть от боли грязный, Намагниченный кружок Синий, желтый, безобразный ………………………… 3. Добрый доктор Айболеет Под смоковницей пустой. Если чудо не созреет, Древо станет сухостой. Станет нам небесполезной Мира точкою болезной, Где у тех, кто виноват, Словно гвоздь забит железный Боли острый концентрат. Как синяк с кровоподтеком Клетка с клеткою несут, Все, что тронуто пороком, Учреждает самосуд. Уголовный зреет кодекс, Насыщая, точно кодак, Цветом каждую статью, И по каждой – пара ходок, И под новою стою. По статье любое тело Все, что думало и ело, И себя, простой мешок, Доведет до порошок. Дуб, желтеющий как масло, Тем скорее не жилец, Чем насыщеннее мясо Годовых его колец. Слово ищет переноса, Суд дает по десяти, Сам себе строча доносы, Сам себя не амнисти – Снится ветхий и заветный, Размещенный вместо масл В каждой формочке сонетной, Еле зримый здравый смысл. Здравый смысл витает мухой Тут, не тут, во львином рву – Над уже бескостной мукой, Утрамбованной в халву, И пока не околеет, – Добрый доктор Айболеет Опыт эволюционный Ставит в операционной. Режет, шьет, перемножает, Совершенствует оружье – И смоковница рожает Человечье и оруще. САРРА НА БАРРИКАДАХ 1. Год тысяча девятьсот пять. В колыбелях уже не спять. Открывают глаза, разувают ручонки, Разевают беззубые рты Те, кто в вагоне, как Гвидон в бочонке, Ах нет, как сельди в сельдяном бочонке, Покатят в дальние сырты. Над ними в Тамбове и Ейске В холстах одичалых портьер Вздыхают туманные мамы еврейски (Немецкие русские польские или…) И перечень детских фамилий Как список военных потерь. Их будущие дамочки подружки Переполняют дедовские чресла, В игольные заглядывают ушки, Ведущие в неведомые чрева. (Смешной лесок вокруг смешного срама Курчав, как рама. Над ним витают запахи зачатья, О них молчати. Еще – туманы супа и клозета. И заголовки биржевой газеты, Один звонок, вагон второго класса, Слеза и клякса.) Я знаю, а знать бы не надо, Что эти всеобщие роды, Ритмичные, как канонада – Явление новой породы. Что в эти бессонные люльки Зияют отверстые люки. Что в демографичном прибое Кипит и мятется любое. Любая бульварная Марта Имеет похожие складки, Под каждою юбкою карта – Уступчивый, облачный, гладкий Ландшафт, уходящий под лед На годы и годы вперед. Поверх полагаются калькой Слои повременных событий, Спектаклей и кровопролитий; По сердцу идет пароход Из тридцать девятого года. А в горле – ч/б – баррикада. На коей прабабушка Сарра – а глаз, накануне подбитый, повязан кружком по-пиратски – и Сашка, и Сарра Свердлова стоят за рабочий народ. 2. Изо всех в земле лежащих, запрокинув лоб, Речь мою в уме держащих сквозь сосновый гроб Или ссыпанных как манка в банку жестяну, В городском саду играя, выберу одну: В белой шляпе, с подруга и друг, На альпийской тропе, Где столетье сгорает как трут, Иссякает в толпе; Летним днем в Люксембургском саду, Где Мария Стюарт, Где и я через век постою И следы не стирать; Зимней ночью Вильфранша-сюр-Мер Провожая огни. В Петербурге в тюрьме, Вот, взгляни. Разбираясь в бюваре На московской квартире. На Покровском бульваре. В коммунальном сортире. В больничной палате В белом халате – Осуществляя прием. Теперь – только в черепе тесном моем. С дочкой. С внучкой. С правнучкой мной. Феминистского свода ласточка тучка. Ковчега женского Ной. И когда она венчает баррикаду, Я не буду обнажать ей руки-груди, Но и флагом прикрывать ее не буду, Потому что нет такого флага. И ни красный цвет, ни сине-белый Не годятся для такого дела. Теперь на небесах заводят радио Свобода, баррикада, демократия. И Сарра Гинзбург им – как демонстрация (Возможно, назначения поэзии?) Хотя любая подзаборная акация Для этих дел доступней и полезнее. … но их уже почти не различить. И если Сарру переставить в воду Или акацией завесить баррикаду – Одно число (исчисленного года) В конце задачника имеем получить. КНИЖНАЯ СЕРИЯ «УЛИЦА КРАСНЫХ ФОНАРЕЙ» 1. Эти груди не похожи на растущие напротив. Эти ноги не похожи на стоящие при них. Эти губы толстокожи, разнобразны эти плоти, Эти дяди, эти тети, эти джун и эти кати, Этот брак на повороте: кто невеста, кто жених? Курва-кура под фатою, Сигаретка у виска. Две сиротки на диване. Три модели в целлофане. Девять прачек под водою Простыню прополоска. Сходят формы, разные и розовы, С теплого токарного станка, Предназначены для свадьбы одноразовой, Как в кафе пластмассовый стакан. Нет его ребристей и белее (Нет его румяней и милее) До употребленья мнойтобою, Пусть оно бульварно-бытовое. Уходя с бульвара, оглянуся: По границе дерева и стали Ходят стаей Васи и Маруси С плоскими и выпуклыми ртами – Сочлененья безымянного детали. Гайки и болты меняются местами, Равнодушные, как жертвенные гуси. Как машинки, движут по дороге Их неодинаковые ноги Их неодинаковые точки (Почки, тапочки и клейкие листочки): Батарейки мнетебе дают недлинный Промежуток, в нем же яиты Можем набивать живой малиной Мета-физические рты, Души-уши, руки-животы (*). …А когда закончится сезон, Я и ты деля – Из себя выращивать газон За таки дела, Жрать озон и ждать Суда Страшного, Умирать за каждого грешного. 2. Прозрачный пузырек Сияет как ларек, Застеклена прекрасная елена: В подмышках рыжий пух. Прокладка между двух. И стеганый халатик до колена. Ее нельзя иметь. Напрасна эта медь, Одним узлом увязанные пряди. Ни вынуть, ни прижать, Ни за руку держать, Ни смуту создавать в ее наряде. Она мала как птенц. Бессильна как младенц. Кровоточива, как больное место. Не знает говорить. Не хочет научить. И поминутно плачет, как невеста. И все, что можно сметь – Мечтательно, как смерть, Перебирать бессмысленные штуки, Которые припас, Чтоб составлять, как паззл, Мерцающие контуры науки (Какую изучают руки в брюки): Где густо. Где гладко. Где кисло. Где сладко. И как это все бывает: Как дергает прядку. Как меняет прокладку. Что чешет и как зевает. Так охотник следит за зеброю, Зебра машет просторной шеей, Равнодушная, не позируя, Хорошо ей. Так в автобусе глаз питает Ся бесстыдною каплей пота На границе ключиц кого-то. Глаз питает – читай пытает – Колорадский жучок хотенья, И вжимает тебя в сиденья, И фиксирует показанья Для дальнейшего наслажденья: Погоди, погоди, виденье, Дай подробнее указанья! … Когда-тогда труба Восстанет дуть в гроба, Взметая нас к поверхности и выше, И твой восстанет прах, Как в елочных шарах, В фигурках неостывшего не вышло. Так следуй, как стило, За теклое стекло, Побуквенно описывай детали, С которыми не спать. Ее красу и стать. Бог сохраняет все, с чем мы не спали. … И этот памятник Тем будет памятней, Чем непростительней его объект. Но спор в Кейптауне Решает браунинг. И на стекле написано «Обед». ____________________________ (*) И никто уже не сможет прополоти, Разлепить и разложить на пары Циклопический комок единой плоти, Волны человеческой опары. СЕЗОН 04/05 1. Собираюсь брать мировой рекорд, Природе наперекорд. За оградой детского автодрома, В окошко салтыковского дома, Сквозь черную землю, полною пустотою Увидишь, как я стартую: Отрываясь от ближних, пуговиц и крючков. Вертикальная, без сигареты и вне очков, Всяких внешних примет лишима До состоянья дыма: Белый еврей муженского пола. Возраста роста среднего. Место, пригодное для глагола – У колеса переднего. Лобовое доведено до блеска. Не шалит невидимая подвеска. Бок трепещет. Живот прикрыт. И пора на парад, парад. И по креслам трепет желанья При включении зажиганья. Вот маленькие радиосигналы Как ниточки, растягивают вести, И тео- или телео-каналы Включают зрение на ровном месте, И желтая газетная бумага Ложится под и полосы раздвинет, Как складки государственного флага – Для новости, которая остынет И будет, как покойник на столе, Какой-то срок не предана земле. 2. А ты себя уже взяла В реклам лежачие зеркала? Мы продаем заменяемые детали. Щеки на щетки, мочки на чернослив. Не подошло – поменяли И дальше живи счастлив. Шпильки вшиваются прямо в пяту. Темной лошадкой гуляй цокоча – С пальмовой лапой на месте плеча, Крупной клубникой, растущей во рту. Раз в год прием у врача, Там и перебинту. Кто черноброва – красуется, выйдя из душа, Кожным покрытием из бобрового плюша, Доступного, из базовой коллекции, Теперь пригодной для любой комплекции. Я применяю только биопродукт, Секретный, его крадут, Потому контроль на семи этапах, Номер люкс под Москвой. Постепенно пройдет характерный запах. Или станет, как свой. 3. По ольхе меж тюрьмой и дуркой, По гостиничным плитам холла И по воздуху мелкой думкой Пробегает внезапный холод. Расширяя дороги, Въезжает зима тревоги, Первая дрожь сезона, Вне умысла и резона. В этом сезоне мы носим новые руки, Обновляем новые штуки, Новые шутки, новые надежды. Можно надеть больше одежды, Шаль на шаль надвигая. В цветных витринах Пассажа Закончилась распродажа. Накроет зимой другая. В этом сезоне новое слово Будет не зелено, так лилово, Дело – крючком вязомо. Стрижки окажутся чуть короче, Щиколки толще, темнее ночи. Исподнее – невесомо. Что небезопасно, когда наступает пора холодов. Носить панталоны тогда шерстяные вдоль Чистых прудов. Футляры со скрипкой, Рейтузы со штрипкой, Кальсоны с окошком в паху – И малые губы с улыбкой, хранимой во мху, Не просыпаться и вставая, Негнущимися пальцами трещать И парно, как вагончики трамвая, По линиям себя перемещать. И за руку переводить. И заново переводить, Как датский на немецкий, Фундук на грецкий. АВТОБУСНАЯ ОСТАНОВКА ISRAELITISCHER FRIEDHOF По ходу автобуса, справа и впереди, На фасаде побуквенно G.O.D., И у рта, как баббл, с небывалой силой Проявляется «Господи помилуй», И такое ж еще версту Остается во рту. А как шиповник, страсти виновник, На остановке без расстановки Бежит к тебе прямиком Сплошным носовым платком – Целый город включает подсветку, Залезает на верхнюю ветку, Замирает у края перил, Сосвидетельствует, как соседка, Что мертвые встанут из могил. Нету места живого на мертвой земле. Даже там, где идет земляными ногами Кукуруза, царица полей, Панибратствующая с богами, Молодая хозяйка, пчелиная мать, Как детей, научившаяся обнимать Урожаи, лужаи, посевы. Через трубки сосущая сок овощной, Кислородный коктейль, зеленой-перегной, Кровь и воду, истекшие слева. Даже тут, где она пролистала поля, Говоря голосами сезонов, Где движение дышит, усы шевеля, Раздвигая умы, не готовые для, Обещанием ясных резонов, Где летают наперстками с места на мест Воробьи, как лисицы, мохнаты. Где любая фигура становится крест И торопится в небо, как в мае на шест. А летит – как боксер на канаты. Так любой и любая лежит на заре: Как ребенок в коляске, как лед в пузыре, Как младенец в бульоне передродовом – Подставляя теченью подшерсток. Как в детдоме, сосчитаны по головам. Как мизинец в нетесный наперсток. Хорошо ли кому? Хорошо ли тому-с, Кто сегодня проснется в обнимке – Моисеем в корзинке, детенышем муз, Новобрачным в раскрашенной дымке. По земле детородной ступая двумя, Подражая весне, шелестя и шумя, Отчеканит ли он благодарность За едва обретенную парность? Хорошо ли тому, кто на свет извлечен И открылся для первого крика Между белым и красным, плечом и врачом? Возмутительный воздух в груди калачом: Говори-ка! Нету места живого, и в теплой волне Хорошо ли кому? Хорошо ли вполне? Но вцепясь из последних в последнюю из Достоверную руку, гляжу за карниз: Между нежить и выжить, между жить и не жить Есть секретное место, какое Не умею украсть, не могу заслужить, Не желаю оставить в покое. В самой мертвой из точек у сердца земли, Во пустом рукаве, в непроглядной пыли Бесконечных нетопленых горниц, Оживляемых голосом горлиц, На пути у автобусов, едущих до, В потемневших кустах, в нерабочих местах, В освещаемых залах учась тэхквондо, На сиротских балконах – уста на устах. Покупая сегодняшние кренделя. Велогонные пересекая поля, Каждый грузчик, любая невеста – В сфере действия этого места. Я стою у него часовым на часах. На незримых руках, на земных небесах, На кладбище, где вечные роды: Встречи-проводы новой природы. |
|