Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Сергей Вольф

Стихи

19.10.2003

16.09.2002

Розовощекий павлин

Слушать запись авторского чтения стихов Сергея Вольфа


Сергей Вольф



РОЗОВОЩЕКИЙ ПАВЛИН

 

* * *
      И.Р.
Душа моя, закатанная в кокон,
Не липни к стеклам, не ютись у окон,
Через оконной клети переплет
Прожмись наружу клоунским усильем,
Дай распушиться проржавевшим крыльям,
Даруй мишень тем, кто стреляет влет.

Душа моя, комарик мой полночный,
Барометр застылый и непрочный,
Взлети под фонари, под облака,
Дремотный локон встретится едва ли,
Зато увидишь сверху, как в подвале
Скрипит перо седого двойника.

Душа моя, забудь его восторги,
Пугливый лучик взгляда из-за шторки,
Унылый риторический размах,
Коснись звезды, отпрыгни от кометы,
Их ось - одна, точнее нет приметы,
Песок небесный скрипнет на губах.
Душа моя!
Мой ангел невесомый!
При прочих равных - по небу несомый
Усилием невысказанных слов,
Не бойся звука булькающей дроби,
Рискни коснуться инородной крови,
Межзвездной речки, выпавшей из снов.



* * *

Каналы и реки тебя окружают, и лужи,
И храмы, и бани, и корты, и банки, и слюни,
И снег, и менты, а твой голос все выше и уже,
И тоньше, чем нитка, прозрачней, чем небо в июне.

Капканы и зэки тебя не волнуют, однако
Монтень пострашней, и Рембо, да и Франкл пугает,
Но, может быть, все это не на беду, а во благо,
Хоть благо невзрачно и словно бы тень - убегает.

Твой голос все тоньше, ему паутина - преграда,
Он в трубке видней и слышней, чем при схватке в постели,
Страшнее, чем вздохи, когда мы сбежали из сада,
Там было тепло, только мы-то тепла не хотели.

Качается день, и бутылка стоит в подворотне,
Граммов там восемьсот, значит, кто-то сбежал, чтоб не спиться.
Ах, как кричишь! Стало быть, веселишься сегодня.
Голос твой дребезжит, словно велосипедная спица.



* * *

Терзания оптический прицел
Седьмой десяток на меня направлен,
Я беден, спился, одинок, затравлен,
Головкой бел, но словно целка - цел.
Где теннис, где вино, где акт в ночи,
Где акт во дню и глаз, слезой прикрытый,
Где чай, Монтень, прыжки огня в печи,
В обнимку сон и гром, дождем умытый?
Но оказалось - не было души,
А с детства - мне подаренные нервы,
Они преобладали в зоне спермы,
Они не подсказали - не греши,
Они мне предлагали только крик,
Мышиный страх и рай самообмана,
И только иногда - душевный блик
И всплеск его, как фига из кармана.
Что с механизмом внутренним теперь?
Долить в него солярки или масла?
Иль так взломать для алкоголя дверь,
Чтобы свеча взбрыкнула и погасла?



* * *

Лунного затменья полоса,
Обалдевших чаек голоса,
Крик унылой жабы из овса, -
Вот и все, что обломилось мне, -
Оселок замшелый на окне
И овцы прозрачные глаза.

Полустон вращения Земли,
Полусон моллюска на мели,
Слизь плаценты, шарканье туфли, -
Вот и все, что обломилось мне, -
Паучок с письмишком на стене,
Полукуры-полужуравли.

Высушенный крестик в небесах,
Две тычинки, пестик - на весах,
Храм мой - псевдовестник - весь в лесах, -
Вот и все, что обломилось мне, -
Коврик в клетку - тенью на луне,
Две слезы - на зыбких полюсах.



* * *

Вернись на море -
Рыбка эта
Который год упорно ждет,
Когда с косым углом рассвета
Печальный Волк ее придет
И, опершись на древний мостик,
На тучу, тяжкую как ртуть,
Легонько взяв ее за хвостик,
На воздух выведет взглянуть.
Идут аллеей Лев и Рыба
(Но Лев и Волк - одно лицо),
Восторг вернувшегося Крыма
Или Кавказа - налицо.
Их земли снова плодоносят,
Их горы снова в облаках,
И птички маленькие носят
Льва с Рыбой на своих руках.
Им наплевать на совместимость,
Или отсутствие ее,
На вздор стихий, необратимость,
Сознание и бытие,
Что им терновник и иконы,
И войны на глухой земле,
Что им материи законы,
Когда Лев с Рыбой - на крыле?
Они парят, смеясь и плача,
Наивно пробуя решать -
Легка иль тяжела задача
Комочек дрожи удержать.



* * *

Как слюда за волною,
Как за пробкой мышьяк,
Кто-то стынет за мною,
Жизнь влача на паях.
Не напарник, не призрак,
Не сдвоение "я",
В недостроенных избах
Он ютится как я,
Но не дышит в затылок
И не дует в очки,
Повисит на стропилах,
Расширяя зрачки,
И исчезнет, изыдет,
Взроет ямку в песке,
Глаз ослепший увидит
Кровь мою на виске,
А песок шелохнется
И затихнет, замрет,
Кто-то в избах проснется, -
Вздох замрет и умрет.
И опять станет тихо,
Снова стынет спина,
Спазм внезапного крика
Подпирает стена.
В хилой комнатке тесной
Над песчаной пургой
Спит журавль небесный
И качает ногой.



* * *

В клетушке - тишина,
Прилип к стене плафон,
Качнулась двуединая комета.
Судьба - разрешена,
Накручен патефон,
И вальс шипит с занудностью сонета.
В логическом кругу
Сомнительных вещей
Сожмутся дни мои и канут мимо,
И другу и врагу -
Никто я и ничей
И вряд ли стану поводом для мифа,
Не напишу роман,
И ненадежен стих,
Хотя и то, и то - для воскресенья
Годны,
Но все обман,
Приманка для живых,
А за небом - иные потрясенья.
Не холодно ль звезде?
Тепло ль твое крыло?
И да не подведет расчет твой тонкий,
Есть выбор в пустоте,
Лицо твое светло,
И эластичны лапок перепонки.
Качайся на кругах -
Бескрылый мой совет.
И да поможет воздуха теченье,
Меж перьев, как в руках,
Храни поблекший свет,
И да вернется все же исцеленье!



* * *

Под небом - неспокойно.
Вогнут мост.
Снег бьет плашмя четырнадцатый день.
Как мышь промерзла койка.
Стынет воск -
Твердь без огня отбрасывает тень.
Ни медный царь,
Ни медный самовар
Не снимут с сердца оловянный стук,
Любая тварь
Унюхает угар -
Желток яйца, хомяк, цветок, паук.
Что с форточкой творится -
Не пойму:
То есть стекло - то кануло в метель.
Яйцу ль вариться?
Печени, уму?
Задраить дверь? Или сорвать с петель?
Какой макет
Гуляет по столу!
Куда курятник делся и дворец?
А где Макбет?
А карлик где в углу?
И что над ними учинил творец?
Я глаз твоих не слышу,
Сдавлен вздох,
Как опознать присутствие твое?
Швыряет ветер
Крышу о порог,
Промерзшее скорежилось белье.
Змея с конем -
Родня, а не враги.
Спасут они? В болотах ли сгноят?
Погожим днем
Сличим мы их шаги
И разглядим вранья синхронный ряд.
Касайся кожей
Ягоды болот,
Не находя ни капли под рукой,
На пыль похожий,
Дождь кисейный льет,
А волосы подернулись мукой.
В пустом гнездовье нашем
Смерзся мох,
А между нами - полоса воды,
А сверху машет,
Улыбаясь, Бог,
И зеркальце нам дарит из слюды.


* * *

Остаточная грусть
По тонким капиллярам
Гуляет невпопад
И душу бередит.
Как ямбы наизусть,
Под стать ночным кошмарам,
Тупее, чем pop-art,
Глухая боль гудит.
Значительней, чем гной,
Рожденный грустью сладкой,
Мучительней прыжка
С балкона на бетон...
Невыносимый зной!..
Лишь ты вздохнешь украдкой
С чужого высока
В ответ на чуждый стон.
... Крадется шагом мышь,
И ночь необратима,
Едва бурлит Инкит,
Над змеями склонясь.
Ну что же ты молчишь,
Свой след роняя мимо,
В душе как мудрый гид
Над пришлыми смеясь?



* * *

И, проломив кристалл, я вышел в поле
Наклонное. За ним бродил туман.
Две бабочки кружились на просторе,
Меняя карнавал на караван.
То деловой полет, а то кокетство
Изображали, пятнами маша, -
Зигзаг, напоминавший в детстве бегство
Через кусты - в безумье шалаша.
На замутненном зеркале тумана
Кружились их пушистые тела,
И облачко пыльцы - святая манна -
Ложилось на меня из-под крыла.
И в сдвоенном тумане шаг за шагом
Я преодолевал тупой наклон,
Себя чужим дублируя зигзагом,
Стремился к шалашу как на поклон.
Он был невидим и, однако, рядом, -
Лишь руки протяни и упади,
Но я пытался искаженным взглядом
Его чертог нащупать впереди.
И путь мой без оглядки и без смысла
В беспамятстве не ощущал земли,
И облако промятое нависло,
И старика две бабочки вели.



* * *

Мне на плечо сегодня села стрекоза,
Я на нее глядел, должно быть, с полчаса,
И полчаса - она глядела на меня,
Тихонько лапками суча и семеня.
Я с ней по Невскому прошел, зашел в кафе,
Оттуда вышел я немного подшофе,
Она не бросила меня, помилуй бог,
Глядела пристально, сменив лишь позу ног.
Нечто невнятное влекло ее ко мне,
Должно быть что-то, привнесенное извне,
Какой-то запах, или спектр волновой,
Или сиянье над моею головой.
Я дал конфетку ей - смутилась, не взяла,
Ее четыре полупризрачных крыла,
Обозначая благодарность и отказ,
Качнулись медленно и робко пару раз.
Что делать с нею? Отнести ее домой?
Но, вероятно, это ей решать самой.
Просить меня оставить? Но она
Как бы отсутствует, в себя погружена.
Да, способ есть простой прогнать ее с плеча:
Им повести слегка и вздрогнуть сгоряча,
Но вдруг я так необходим ей, что она
Подобным жестом будет сверхпотрясена?
... Сиди, убогая! Войди со мной в метро,
Проедь бесплатно, улыбнувшись мне хитро,
Кати на дачу ты со мною или в бар,
В немой взаимности - мы лучшая из пар,
Когда расстаться нам - решишь ты все сама,
Быть может, нас с тобою разлучит зима
Или внезапное решение,
Тогда
Рубашку скину я, быть может, - навсегда.



* * *
      В.С.
Воистину - на небе есть уют:
То облачко, то вихрь, то комета,
Пыльца звезды, пронзающая лето,
И девочки бескрылые снуют.

Клочок строки в воздушной суете
И краб подвальный на кошачьих лапах -
Не свой имеют, но небесный запах,
А слабый мозг их спутал в простоте.

Перчатки облетевший лепесток
И с глазом глаза соприкосновенье,
Конечно же - небесные явленья,
Не хуже, но похлеще, чем цветок.

Не вздумай обратить нескромный взгляд
На слабенькое светоизлученье,
Не нарушай небесное теченье:
Того гляди - из пушек запалят.

Довольствуйся - на небе есть покой,
А остальное - Бог нам обеспечит,
Он бисер метит, и улыбки мечет,
И машет ослабевшею рукой.



* * *

И если голубь проскрипел
Пером и клювом,
И если пеликан пропел
С лицом угрюмым,
И если лошадь вышла в луг,
Луной скривленный,
И сделался щемящим звук
И воспаленным,
То
Выбрать бритву или шкот
И крюк построже
Иль выпустить стихов блокнот -
Одно и то же! -
Себяубийства всякий род
Так одинаков,
Что лишь безумцам предстает
Сном разных знаков.



* * *

Жеманный вор с карманным словарем
Скользит в ночи с карманным фонарем,
Столь гибок и изящен, что плечом
Он открывает дверь, а не ключом.
И знает он - поклонник сложных краж:
Увел хозяев бес на вернисаж,
И можно даже люстру запалить,
Но он здесь - воровать, а не шалить,
И если свет горящий - не погас,
Ему не выдать настоящий класс.
Как птицы ощущают перелет,
Он так же ощущает переплет -
Его фактуру, качество, размер,
И кто это - Рембо или Гомер,
Вот Фолкнер, Йейтс, Басё, Камю, Ронсар,
Бёлль, Кавабата, Пушкин, Кортасар...
Но нет-нет-нет, как все приелось, прочь,
Лишь вор постель покинет в эту ночь!
И улетает грешник без грехов,
Забрав невзрачный том моих стихов.
Идет-бредет с незрячим фонарем,
Транскрипт на книге сверив словарем.



* * *

Лавровый лист,
Лавровый же венок,
Лавровый лже-венок мне был подарен.
Я был обласкан и в поддых ударен
И сбит на землю с головы до ног.

"Не отпирайтесь, вы писали мне!" -
"А я не отпираюсь - не шкатулка". -
"Но мы так обжимались на окне,
Что градом обвалилась штукатурка". -

"Да, это было. Стало быть - прошло.
Полы, как видно, начисто помыты.
Любовь, дружок, есть миг - не ремесло,
Момент - тю-тю! - и вздохи позабыты".

И всё. Молчок. Святая правота.
Литая стопроцентная угрюмость.
Остались облицовка - красота
И ею облицованная юность.

Стакан в руке. Браслет на кулачке.
Кольцо на пальце. И в зубах колечко.
И губы все - в любовном молоке.
(А в памяти - притихшая овечка.)

Но то был отдых. Мальчик грудь сосал.
Как я всё перепутал! - как ребенок.
Глядите, глазки, - снег лежит на склонах,
Весне - каюк, как Зигмунд бы сказал.



* * *

Попадает зонтик в глаз, -
Мне подарком к воскресенью,
Мышки маленькой отказ
Приведет тебя к смятенью.

Ты поедешь поутру
Спицей на велосипеде,
Зонтик крошечный к нутру
Пристегнут тебе соседи.

Нажимай же кнопку враз, -
Вмиг раскроется цветочек,
Кожи кожаной атлас
И сверканье малых точек.

Есть наивность полагать,
Будто в сутолоке мнений
Кто забился под кровать -
Безусловно лучший гений.

По незыблемым мосткам
Провиденье ускользает,
И, невидимый ушам,
Пух лебяжий тихо тает.

И гуляет поутру
Гений в шумном одеянье,
Покрывая расстоянье
В два мгновенья - за версту.



* * *
      Черной - Есенину - Майкопару
Над Койоном "тучи ходят хмуро",
Чернью подменяя синеву,
Я под издевательством амура
На каноэ за вином плыву.
Мне не эта - так иная лодка,
Мне портвейна нету - есть кюммель,
Ты одна мне, Черная, Находка,
Черный лес, чернеющая мель...
Грудь твою велел качать Фуко мне,
Мсье Катулл - оливки есть и сыр,
На сквозном краю каменоломни
Так черно от поднебесных дыр. Саша -
Черный, Дионис твой - черный,
Черни, Чернышевский, Чернобыль,
Черти, черви... - из окрошки сборной, -
Черный бисер. Свиньи. Четки. Пыль.



* * *

Снег валит на замшелый брег,
На облака,
Мне рубль выслал человек
Издалека,
Иль Бог купюру, теребя,
Швырнул с небес,
Где без меня и без тебя
Тоскует лес.
А вдруг, от окрика совы,
Я смял плечо,
И часть хребта, часть головы...
Чего ж еще?
Во вмятине - варить супец,
Ходить в лабаз...
Какой же, в сущности, конец
Ласкает нас?
Подмостки сцепленных лучей
Прожекторов,
Или агония свечей -
Без докторов?
Меняет лед простой узор
На заказной,
Но нет, не взлет и не позор -
Не быть со мной.
Круженье в воздухе рубля,
Как винт крыла,
Слегка шатается земля,
Под скрип седла,
Твоя рука - подобье пут -
Лежит дрожа,
И лаской многие сочтут
Удар ножа.
Звук вдруг становится пустым
В твоих устах,
И рубль, падая сквозь дым,
Сулит пятак.



* * *

Дни проходят, состоя из коротких поджатых недель,
Лопаются сухожилья - от петель до петель,
Райские птицы поют, но отнюдь не в прогретом раю,
В пальчиках гибких спицы куют и куют кисею.
Да неужели ж простая, донельзя простая строка
До позвонков, словно ток, пробивает в седые бока,
До костного мозга, до сердца и - вертикально - до пят,
Да так, что душевные малые точки вопят и вопят:
Больно, ах, больно, ах, холод, о, холод какой,
Точно стреляют в тебя за туманной рекой,
Будто стреляют в тебя по утрам из подсохшей реки
Намертво, влет, от бедра, от Петра, от Луки.
Ужасом жжет от тобою же сшитой строки,
Это не нож ли, не яд ли - как тягостный принцип - стихи?
Радость - от ужаса,
Пыль - от любви.
Боже, молю тебя!
Останови!
Не тягу, лишь склонность - исполнить сложение строк.
Ведь с буквой синхронность - прилаженный к горлу шнурок.



* * *

Влюбиться в бармена! -
О, этот сладкий ад.
Всегда боржоми, кофе, оранжад
Найдется для писюшки молодой
И джин, не потревоженный водой.

Влюбиться в повара! -
Хинкали каждый день,
Где эвкалипт отбрасывает тень,
На скатерти - сациви с хванчкарой
И хачапури с красною икрой.

В киномеханика!
Феллини и Виго.
Гортанный крик: "Что хочешь, Валико?!"
Забриски пойнт!
И в лоно рук твоих
Ложится чек размером на двоих.

Влюбиться в запонку -
И не принять узор,
Ночами плакать, осознав позор,
И мраморного камня пустота
Отыщет воспаленные уста.



* * *
      И.П.
В том розовом, в том ватном городке,
Где в проволочных знаках переулки,
Лечу домой с топориком в руке,
В другой сжимая две горячих булки.

В моем гнезде две дюжины яиц,
Четыре по шесть - на два года хватит,
Ну а не хватит, позову двух птиц,
И каждая мне по яйцу прикатит.

В пустой кладовке - туесок без дна,
Стакан сморчков, две луковки, петрушка,
Сушеный еж, наперстка два вина
И молока малюсенькая кружка.

Когда ты прилетаешь поутру,
Мы завтракаем косточками зайца,
Звенит стекло тихонько на ветру,
Горят в ковше надтреснутые яйца.

К щеке щекою сидя у окна,
Сквозь пыль глядим на облачные диски.
Весь город дремлет, высока луна,
Качается на ветках знак мальтийский,

Проскакивают глаз прожектора...
Мы спим обнявшись,
Конь рысит по лугу,
Кузнечик хрупкий с самого утра
Как заведенный бегает по кругу.

Я просыпаюсь и, топорик взяв,
Выстукиваю капельку из крана,
И, на мгновенье тускло просияв,
Мелькнет на пальце маленькая рана.



* * *

Есть отторжение у сна,
Как лампочка в глазке,
Ломаясь, тень твоя видна
Под ранкой на виске.

Зачем ты ходишь стороной,
Ступая в колею,
Рисуя россыпью стенной
Вторую жизнь мою?

Что пилотируешь?
Где лжешь?
Чем правду говоришь?
И лижешь перочинный нож,
Не зная, что творишь.



* * *

Ночь замкнулась. Гроза
Подменила огонь,
Я щекой увлажняю колени твои,
Я закрыл оба глаза,
Ты закрыла глаза,
Положив мне на шею ладонь.
Там поскрипывал кран,
Где-то стынет овраг,
Виден в зеркале палец, ресница и рот,
Угольки моей раны
Освещают экран,
На котором прочерчен мой страх.
За пришедшей рекой
Устремился песок,
Он течет между стульев и ножек стола,
Пахнет прелой щепою,
А под влажной щекой
Что-то бегло стучится в висок.
Надломилось стекло,
Тень сочится в окно,
Я не знаю, уходишь ты или вошла,
Веет холодом пепла,
Или все же тепло?
Все едино теперь. Все одно.



* * *

Четырнадцать деревьев насчитав,
Я оказался на поляне, или
В каркасе жестком венценосной пыли,
Или в пыли, как требует устав.
Я различал белесые стволы
И маленькие зеркальца меж ними,
Верхи стволов казались голубыми
И срезанными бритвою скалы.
Я сделал шаг, потом прибавил два,
Ты закричала - я ответил свистом,
Ты засмеялась, и в потоке мглистом
Только тогда я различил слова.
Одно касалось видимой тропы,
Другое резко скомкалось и пало,
Я отступил - и зеркальце пропало,
Как крестик из указанной графы.



* * *

Ночь
Одинаково важна
Для мухи и меня,
Она
Накроет нас одной рукой,
Чтоб друг от друга
Дать покой,
И каждый в зыбком уголке
Заснет, висок прижав к руке.

Ночь
Одинаково слышна
Как дятлу, так и мне,
Она
Обнимет нас одной рукой,
Ему и мне даря покой,
И я услышу сон его,
Он - грохот сердца моего.

Ночь
Одинаково смешна
Тебе и мне,
Моя жена.
Она раздвинет нас рукой,
Чтоб дать покой
И взять покой,
И ты услышишь в этот миг
И дятла крик,
И мухи крик.



* * *

Полезно опусканье глаз
На прелый лист,
Стократно опусканье век
На краткий миг,
И, просекаемый сейчас,
Терновник мглист,
И еле слышим мягкий смех,
Чуть видим лик.
Казалось - руку протяни
И ощутишь,
Как приближается тропой
Твоя волна,
И если в видимой тени
Разъединишь
Луч между веткой и травой, -
Войдешь сполна...
Излишен знак: не улетай,
Останься здесь,
Пускай во мгле и черноте,
Но рядом будь,
На крики уходящих стай
Запрет повесь, -
Предел положенной черте,
Означен путь.

Мы шли, на цыпочках скользя, -
Ключ и замок,
К соединенью - как магнит
И как игла,
И знать смещения нельзя,
Но видит Бог,
Как разрешение манит
Нас в тень угла.



* * *

Вернемся, однако, в полуденный город над речкой,
В малюсенький домик, где мышь суетится под печкой,
Где бар на углу и где птичка пила под сурдинку,
Где всадник скакал и старуха жевала резинку.

Там солнце вертелось, там шорох и тиканье сердца,
Там плакать хотелось и в горле першило от перца,
Резвилась вуаль, и там гномик ступал по карнизу,
Маячила даль, и коробилась ласточка снизу.

Шуршит ли цветок, заморгает ли глаз на осколке,
Струится ли речь, полыхает ли спичка в постели,
Дрожит ли перо, распорхавшись на клюве иголки, -
Уснул городок, и река едва видна в метели.



* * *

Лепи на цитре, девочка, играй,
Закрой сосок хоть перышком из ваты,
Тренди мотив про искаженный край,
Куда вернутся мертвые солдаты.

Шепчи мотив про дом на двадцать рыл,
Где учатся чертам совокупленья,
Где ангел вздохов напрочь перекрыл
Твою попытку волеизъявленья.

Тренди мне в ухо теплое словцо,
Налей мне в ухо теплое винцо,
Верни сосок - и распрями лицо,
Достойное иного умиленья.



* * *

Никак уезжаю?..
Ни ночью, ни в полдень, ни утром,
Как только крылатая гукнет клаксоном машина,
С водителем, скрытым за шторкой, с котеночком шустрым,
Мы тронемся с места с сачком из окна в пол-аршина.
Накуксится лето, раз я уезжаю на лето,
Шарахнутся звезды, коль скоро одна из них - точка,
Где будем мы жить вдалеке, на окраине света,
Где дочка родится, раскрывшись внезапно, как почка.
И будем втроем мы ютиться на поле из трещин,
Ходить до реки, до горы, волочиться к порогам,
И выплеск дождя, да и вскрик моих мокреньких женщин
Меня рассмешат, раз опасен так дождь недотрогам.
И будет нас трое, а это - одно о трех лицах,
Комочек трех нитей, три клеточки в оболочке,
Три малых сердечка, сюда прилетевших на птицах
И к месту прибывших на беленьком хилом телочке.
А если привидится дом - зашатаюсь и вскрикну, -
Две клеточки к третьей прижмутся ее успокоить
И робко погладят, пока я под лаской не сникну,
И станут шутить, веселить меня, глазки мне строить.
И снова увижу:
Равнина, гора, пар от речки,
Из трещины скальной вьюнок пробивается робкий,
И падает тень от ствола догорающей свечки,
И к облаку тянется еле заметная тропка.<



* * *

Ах, шалунишка! Ох, шалунишка! У-у, шалунишка!
Где твое ушко? Гудок-простушка? Растай, манишка!

Зачем чулочек закатан в шину возле подъема?
Ведь этот прочерк смешит мужчину после подъема.

Скатай-ка шинку! Сотри манишку! Смени свой крестик!
Накапай джину - себе в тычинку - а мне на пестик.

Их опьяненье - быка арена во рвах для скачек,
Осемененье - лишь дрожь колена от вялых спячек.

Так зачинают всех чад желанных божки отелей,
Так слишком страстных или жеманных лишают целей.

И быть спокойным, сдержавши спазмы, велит нам Будда.
Дабы достойно из протоплазмы явилось чудо.



* * *

Пропеллер между пальчиков легчайших,
Проем ли глаз, разрез ли вдоль бедра
Я помню до подробностей мельчайших, -
Все замкнуто мифическим "вчера".
И вкрадчивость недвижности звериной,
Укус зрачка, полоска над губой
И пауза меж телом и периной -
Конечно, не измышлены тобой.
Ах, матушки и батюшки созданье,
Тебя ль они задумали в рывке?
И служит ли прямое попаданье
Гарантией полета налегке?

Прозрачные, как лимфа, сухожилья,
Обводит щеку зыбкая волна,
Твои многоступенчатые крылья
Меня относят за пределы сна.
И видимо едва крыла паренье,
Как крестик - тело в верхней пустоте,
А мне подарком - голосок смиренья,
Бессильный выкрик, равный немоте.



* * *

Но в том-то все и дело: мышь - была,
Она, зевнув, над пропастью стояла,
Мой глаз ее не видел, но она
В ночной росе была отражена,
За ней звезда рефлектором сияла,
И рвался конь, отринув удила.

Но дело было, в сущности, не в том,
Я был один, и было жутковато,
Нет, - было страшно, хоть я был один,
Лишь жадный свет глядел из-под гардин,
Я слышал приглушенный вой набата
И вой солдата в колоколе том.

Но дело было все-таки сложней,
Мне позвонили и сказали: "Здрасьте!
Да, родилась. Да, в Пасадене. Дочь.
Она летит к вам. Рейсом - в эту ночь.
К ее прилету потолок покрасьте.
Купите торт... Подумайте о ней".



* * *

В том году, в том чаду, в том саду, где гремят наковальни,
Я гляжу, я сижу, я читаю листочек из пепла.
Не сужу, не ряжу... - что быть может смешней и похвальней? -
Червячком выползать из понюшки, из вьюшки, из пекла?
В том саду, в том пруду, в том чаду мы ловили креветок.
Суп из них нехорош, но они - есть прелюдия пива.
Мы вползали в шатер, и костер из сиреневых веток
Кое-как освещал залетевшую мошку игриво.
В тех сабо, в том кашпо, в том жабо пребывать неуместно,
В том году, в том пруду, в том чаду кое-что прояснилось,
И скользит по откосу в пеньюаре раскосом невеста,
А ведь год не прошел, как она обнаженной мне снилась.
Той пальбой, той бедой, той судьбой я слегка недоволен,
Если жаба летала, то пусть и летает, и квохчет,
Мне ж придется трезветь. Если я несвободен, то волен
Год глазеть на восход, ну а он распаляться не хочет.



* * *

Трубку мерзкую курить,
Люльку мерзкую качать.
Бабу мерзкую хулить,
А потом в нее кончать!
Пить мочу,
Ходить к врачу,
По себе оставить след...
Не могу
И не хочу, -
Вот и весь кордебалет.



* * *

В многоступенчатом саду,
Среди банановых початков,
В песке телесных отпечатков
Я твой, ослабленный, найду.

Ты здесь лежала в душный день,
Велосипед валялся рядом,
И твой дурак с пугливым взглядом
Изображал собою тень.

В листве карабкались жучки,
На отпечаток вниз взирая,
И взгляд их жаром подпирая,
Сочился пар из-под реки.



* * *
      Римме Черной
Наступает весна, наступает жара, наступает
На меня, чуть звеня, вороненая сталь каблука,
Кто-то дочкою бредит, кто-то катит в себе, кто - купает,
А купель - не корыто, не пруд - ледяная река.
Что-то схожее снится с переменой лица на другое.
Я в воде ледяной. Так уютно, так скованно, так
Мне покойно в купели с твоею воздушной рукою
И не хочется вынырнуть, да и не выплыть никак.
В разомлевших кустах начинаются дикие свадьбы,
Ворон бабочку топчет, кузнечик глядит на змею,
Свадьбу я пережил, мне лишь каплю, обнявшись, поспать бы,
Не металл ощущая, но небесную руку твою.
Постарайся по нитке дойти до забытых развалин,
Шарь под камнем рукой, заточи ненаточенный нож.
Облик - неуловим, трижды весел и трижды печален
И порой сам собой нелюбим, сам с собою несхож.
Мы нарежем травы для ослицы святой Междуречья,
Мы накормим ее и напоим свекольной водой,
Мы подарим ей бархату, вспрыгнем легонько на плечи,
И она затрусит сквозь кусты под твоею уздой.
Уезжаем! Прощайте! И нас никогда не ищите.
Горек запах полыни, не горше ли запах следов?
Если будет, - а будет! - тоскливо без нас - не взыщите,
Нам на грудь положите не венок, но венец из цветов.

Поясняю: цветок - комбинация сложных извилин,
Он логически вычислен из комбинации сна,
Он по формуле - феррум, но в своем воплощеньи субтилен
И способен взорваться в сочетаньи - жара и весна.



* * *

Среди зеленых свечек,
Подняв свои усы,
Сидит в траве кузнечик
И смотрит на часы.
Часы висят на ели,
Их стрелки из смолы,
Они выводят трели,
Они темнят углы.
Они смущают травы,
И, завершая круг,
Седой и величавый,
Обходит их паук.
Сидит кузнечик в травке,
И, лапками суча,
Он слышит, как канавки
По камешкам журчат,
И, растопырив усики,
Он в сумраке лесном
Ползет, ползет на пузике
Купаться перед сном.
Часы закрыл листочек,
Натикались вполне.
Паук, спокойной ночи!
Кузнечик спит на дне.



* * *

Неглубока вода под досочкой косой,
По щиколотку, нет, слегка пониже,
На миллиметр-два надставлена росой
И пленкою дождя с обвисшей крыши.

Как холодно стоять, разглядывая свод
Небесный - полукруглый или плоский,
А топкая река непроходима вброд.
Ступни свело. Чуть ноя, гнутся доски.

Святейший подарил продуманный предел
Для однозначной, беспредельной грусти.
Как кондор пролетел, как волос поредел,
Как сплющен мальчик, найденный в капусте.

Как горяча вода и как нежна доска,
Как опустился свод, тугой и ровный,
Как падает в глаза звезда издалека -
Пейзаж ее все внятней и подробней.

Меж сводом и доской - какая теснота,
Заполненная твердью водяною!
И выжгла весь обзор нависшая звезда,
Парящая в секунде надо мною.

Как жарко, как темно, как воздух загустел,
Ни права нет, ни лева, верха, низа,
Лишь глаз успел схватить, как ангел пролетел,
Сорвавшись с обгоревшего карниза.



* * *

      В.П.
Все девочки и мальчики - в клубок,
Граница сна и скрюченного неба,
То голубок, то просто - полубог,
То всхлип воды, то резкий запах хлеба.
Не просыпаться!
Не надев калош,
Не красться босиком по спуску Мойки,
Не шевелить позеленевший грош -
Уродливое детище попойки,
Не просыпаться и не вспоминать,
Как солнце посеревшее сияло,
Пропить пейзаж иль попросту прогнать,
Закутаться в тугое одеяло.
... Там, наверху, на гребешке холма
Какой-то гусь копается в объедках
С лицом хорька,
А на холме - зима,
И снежный шум подрагивает в ветках,
И гусь тебя узрел - счастливый вой -
И по снегу катится за тобою,
Мотая опаленной головой,
И два гнилых клыка таща с собою.
Визглива бойня... Шарфом замотай
Худую шею, юркни по откосу,
И лучик солнца грязно-золотой
Бесстыдно золотит на древке косу.
А ты, малыш, под горочку катись
В прозрачный сад, в песчаную траншею.
Не топот - шепот заполняет высь,
Катись, малыш, закутав шарфом шею.
Забейся в щель, сожми ладонь в кулак,
Определи удара расстоянье...
А девочка качается в кустах
На ветке, сбросив тяжесть одеянья.
И тишина.
И будто ночь близка.
Тропа к Неве. Разлившиеся лужи,
Блестит игла собора, высока.
Слегка заиндевевшая от стужи.
Очнись! Не спи! Вдруг цепь твоих шагов
Помалу восстановит равновесье,
Разгладится спокойно поднебесье
И ночь согреет пением рожков.



* * *

Коль моря нет, я вновь влюбился в лес,
В нем волны есть,
И гавани послушны,
И там, и там - отвратный вид небес,
И можно заблудиться, если нужно.

Да я и сам рожден в тупом лесу
Мохнатой кочкою
И калом соловьиным,
Меня несли во чреве на весу,
Чтоб выпал я ни капли не наивным.

И все-таки фигня произошла
Со спазмами, ручьями и лесами,
И только пуповина уплыла, -
Мой глаз столкнулся только с небесами.



* * *
      Л.А.
И дева, молодая, как арбуз,
Изобразилась мне во сне бесполом,
Амур с размаху дал мне образ голым,
Лишь ниточка на шее спелых бус.
Во сне она являла скорость сна,
Неловко лишь бедром задев портьеру,
И, подражая дерзкому примеру,
В портьеру ветром дунула весна.
Совсем не восемь с плюсом или семь
Мой градусник отметил утром ранним,
Я долго вел борьбу с моим дыханьем
И, рассмеявшись, выдохся совсем.
Кого напомнил мне ее обман?
Невиденную ранее? Иль все же,
Как капелька на капельку похожа,
Она была - дитячий мой роман
В четыре года? Елка во дворце,
Я весь в слезах. И зрелая матрона,
Задев меня бедром, ушла из трона
С пренебреженьем на святом лице.



* * *

Машина, отлетающая прочь,
Машина, упадающая в ночь,
Машина, залетающая в сад,
Где луг и пруд, повернутые вспять,
Где веток ивы млеющая прядь
И аист, возвратившийся назад.

Вот сад, где я ребенком, на лету,
Ловил стрекоз, родившихся в пруду,
Велосипед, опавший, на траве
И девочек порхающих каскад.
Бросок к одной был выбран наугад...
Ночные слезы. Огоньки в листве.

Конь со звонком "тойотой" заменен,
Вороной - детский аист оттеснен,
И лишь луна, похожая на ту,
Уродует сравненья чистоту,
И эта ночь все тот же носит знак,
И слезы мне не приструнить никак.

Чугунного забора кружева -
Все те же, и калитка та жива,
Но рыба из алкейского пруда -
Совсем не та, не та, не та, не та,
И нет качелей, ленточек морских,
И ветер, развевавший их, затих.

Где твой платочек, смоченный в слезах?
И где оркестр пьяных трубачей?
А в том углу мать-с-мачехой цвела.
И кто-то пел из дымного угла,
И в круглый пруд небесный тек ручей,
Но весь иссяк и умер на глазах.

Машина дремлет, лежа у пруда,
Я сквозь аллею вижу особняк,
Деревья так черны и высоки,
А были раньше не длинней руки,
Был старый дуб, но сжался и обмяк,
Осел и канул в землю навсегда.

Ночная паутина не видна,
Но прилипает к пальцам и щеке,
Из окон - шорох мягких покрывал,
И женщина проходит вдоль окна,
Чугунная калитка - на замке.
Не я закрыл - и я не открывал.



* * *

Но розовый можжевельник
Мотался, сгорая в костре,
И придурковатый бездельник
Стенал по порочной сестре.

И кто-то все время мужался,
И челядь ломилась в окно,
И мальчик в Карелии ссался,
Забравшись в чужое кино.
И посох, слепой как лампада,
Стоял как слепой на пути,
И равная горю досада
Тебе не давала уйти.



* * *

... и поступь крысы ледяной,
На стенках иней золотой,
Снег валит,
Но почти темно,
Дрожит
Разбитое стекло.

Двором блокадным санный скрип,
Там, где подтаяло, -
Как всхлип,
И, как фарфоровый сосуд,
К покою
Мальчика везут.

Двор наклонился,
Сани мчит,
Полоз то стонет,
То пищит.

Удар о стену,
Тишина,
Но мне все кажется:
Война.



* * *

Ртутный столбик у забора,
Сжатых губ на перекрестке
Удивление,
Сомненье -
Вот и кончилась война.
Мы выходим из узора,
Из распаха на известке,
А вокруг -
Столпотворенье,
И не осень, но весна.

Мертвой хваткою схватила
Эта маленькая лапка,
Перепончатая дважды.
Что же делать? Как тут быть,
Не поеживаясь зябко?
Лишь собою оросила
И тихонечко спросила:
"Как нам дальше
Плыть да плыть?"



* * *
      дочери Лене
Презентум неба - тонкий переплет,
Где сумма знаков кратко излагает,
Что есть, по сути дела, перелет,
И он бессмыслен или помогает.
Что есть крыло из кружева костей
И что есть взмах, а что - недвижны крылья?
(Сравнение ладоней и горстей
И воздуха - пустот и изобилья.)
Что даст крылу горячая струя?
Не лучше ль антиподка ледяная?
Что есть в миру беспомощность ружья?
И что оно, - когда судьба иная?
Соотношенье выбора с судьбой,
Стремления души - с предначертаньем.
Что лучше - воздух строго голубой
Или с иным словесным сочетаньем?
Как сладостен прочтения полет,
Разгадывание небесных знаков,
И как душа под перьями поет,
Всё выплакав и всё же вновь заплакав.
Вертит зеро, вся выгнувшись, Земля,
Всё удаляясь и всё умаляясь.
Небесные потоки шевеля,
Лежит крыло, другому умиляясь.
Как жаль бросать этажную нору,
Сердечко закудахтало от боли,
Но в поднебесьи - не в замшелом поле -
Благие слезы гаснут на ветру.



* * *
      Н.Е.
Бог, пролетая надо мной,
Был с толку сбит моим занятьем,
А именно: я с женским платьем
Обнявшись, плакал под луной.

Произносил ему слова,
Напоминающие вздохи,
Осколки блюзовой эпохи,
Спиричуэлс "Всё трын-трава",

И платье отвечало мне
Покачиванием и смехом,
И я, пришпоренный успехом,
Секунду побыл на коне.

Ах, как же исхудала ты,
Как кисть моя легко сжимает
То, что рука не обнимает
Две сотни лет за полверсты.

Шепчу в лесу и за столом,
В воде меж бревен и в болоте
И все не нахожу в полете
Тебя - с ободранным крылом.

... Но вдруг пишу не оттого,
Что не выдерживаю боли.
Но навожу...
Не станет боле
Тебя и дома твоего.



* * *

Иногда закрывала ты дверь с ужасающим скрипом,
Оставляя меня то с одной, то с другой стороны,
И любая из них моим наполнялася всхлипом
Еле слышимым, или смешком тишины.

И в любой из сторон я ютился, едва замечаем,
Был мельканием глазу или мельканьем душе,
Я сгорал как ворсинка, но твой угол был неосвещаем,
Я как мышь обмирал на двухсотом чужом этаже.

Тень бродила прихожей, я видел ее через доски,
Или рядом стоял, - тень бродила, вздыхая одна,
Ты одна и была, в той прихожей, в расплавленном воске,
Словно водоросль колыхаема ветром со дна.

Плыло облако с Мойки, ломилось в протертые двери,
Уминалось, сползало, плесневело, текло по стене,
И катился комочек слезы отраженьем потери,
Не даримой вчера, но внезапно подаренной мне.

Улетел мой журавль. Твоего никогда я не видел.
Опадал лепесток сквозь листок и сквозь снег во дворе,
И зеркальный обман был и в луже, и в воздухе светел,
Относя меня вдаль, за незнанье тебя в сентябре.



* * *

Почти неотделим от ели,
Стою в ночи.
Две птицы, резко крикнув, сели,
А ты - молчи.
О господи! Огонь крадется.
Ан нет - погас.
А вдруг вновь вспыхнет и сойдется
У самых глаз?
Начнет куражиться, метаться
Как заводной,
Чем ни забредишь... - может статься
С ним и со мной.
Вдруг полоснет, зрачки спаляя,
Наотмашь, враз,
И змейка, хвостиком виляя,
Прожмется в глаз,
Она ли, червячок невзрачный
Заныл в груди, -
Наряд, воистину не брачный,
Ждет впереди,
И лишь твой голос воскрешенный
Шепнет во сне:
"Нет-нет, ты не умалишенный -
Прижмись ко мне".



* * *

Луна, однако, вовсе не кругла,
А Месяц вовсе никакой не месяц,
Была Луна красна, желта, бела
И уходила в день при счете "десять".

А Месяц исчезал при счете "пять",
Так как Луны был тоньше он в обхвате,
Но оба освещали мне кровать,
Да и меня, лежащего в кровати.

Я их сиянью открывал стекло,
И на мгновенье вздрагивали птицы...
Но прятались скукоженные лица...
Считал я до десьти
И до пяти,
И над равниной делалось светло,
И в вербу
Превращалось помело.



* * *

И в этом маленьком лесу,
И в этом вот саду,
В пустом полуночном часу
Я смерть твою найду.

Я разрублю наискосок
Ее лохматый лик,
Ее протяжный голосок
И непротяжный крик.

Я опущу ее под куст
И, тихо хохоча,
Я нечто извлеку из уст
И сплюну сгоряча.



* * *

Корявые деревья окружают
То озеро и то его чело,
Которое деревья разрушают
Во зло себе и озеру назло.

Им птицы помогают в этом деле,
Чело круша и озеро круша,
Неся в своем костноязычном теле
Совсем не то, зовется что душа.

И кое-кто из мелких насекомых
Челу и птицам помогает всласть,
Ища наивно посреди искомых
Зерно того, что имя носит власть.



* * *

Разбитая бутылка на столе,
Размытое пятно на потолке,
Окончен ужин, спит парад-алле,
Чужая милость дремлет в уголке.
Среди стаканов, студня и цветков
Скольжу как по канату в полутьме,
Закончен бой, блуждает вой рожков,
Сопит божок на шелковой тесьме.
Витки теней, и я среди теней
Как тень иду, как мотобот по льду,
Сбит бой часов, и месяцев, и дней,
Ищу секунду - видно, не найду.
А я ведь Вас любил, - шепчу углу, -
Вы помните, как мальчика трясло?
Вы вспомните: матрасик на полу,
Я помню год, и месяц, и число.
Лебяжий пух катился из дверей,
Ломилось солнце, и густел прибой,
И сумерки - прозрачней и светлей -
Сгущались надо мной и над тобой.
Как это просто - дремлет грудь в руке,
Пустой как берег дом, как камень - стол,
Протяжный выкрик сойки вдалеке,
И некто резко в комнату вошел.



* * *

Гляжу на потолок -
Там пятнышко мечты
И кочет поволок
Упавшего в цветы.

На потолке - зима.
Бело, и серый снег,
И лед, и ты сама,
И блеск закрытых век.

Под потолком - кровать,
Сухарик и атлас.
Сухарик мне - жевать,
Или как пулей - в глаз.



* * *

Восход не смял закат,
И пауза была
Заметна глазу, внемлема дыханьем,
Серп, тонкий, как ухват,
С ничтожной вспышкой зла
Легко сменился солнца трепыханьем.
Но скудный пласт серпа
Висел еще полдня,
Скупой души меняя освещенье,
Была вода ряба
И гнала из меня
Останки прошлогоднего смущенья.
Что спутал я в тот миг,
Запястье сжав твое,
Так, что мое внезапно посинело?
И всплыл утиный крик,
Переходя в нытье,
И треснувшая ветка поседела.
Мы были под водой,
Касаясь грудью дна,
Ладонь твоя - спины моей касалась,
И угол дна крутой
Был бездною сполна,
И ты мне вдруг уснувшей показалась.
Уснувшей в иле дна,
Без плача и надежд,
Лишь рябь воды и полумесяц зыбкий,
И ты лежишь одна,
Всплывает клок одежд -
Усмешки слабый след или улыбки.
Потом мы шли тропой,
Завинченной в кустах,
Серп силу набирал, несомый мглою,
И вился над тобой
Твой холод и мой страх,
И возвращался плавною иглою.



* * *
    О.Юрьеву
Магнитными пластами
Сокрыта пыль земли,
Мышиными хвостами
Всю ночь ее мели.
Забавы рисованья
Творцу не по нутру -
Горообразованье
Закончилось к утру.
По матрицам нирваны
Без суетной возни
Возникли океаны,
Проталины и пни,
Образовался иней
И сам образовал
В густой толпе актиний
Яйца большой овал.
Протягивая руку,
Не натруди плечо,
Благослови разлуку -
Еще, еще, еще!
Не вяжется: под сводом
Апраксиных рядов
Двухтыщелетним годом
Отметим меда штоф.
Ледник - не за горами,
Но бродит позади,
Пойдем домой дворами,
Иди, иди, иди...



* * *

То ливень, то оползень, смерч,
Напалм аравийской пустыни, -
Спрямляют понятие "смерть"
Во веки веков - и поныне.

Набат переулков прямых
И колокол невского зуда, -
Всяк здешний к ним напрочь привык
Как к суетам пришлого люда.

Дворец, и трамвай, и бульвар,
И джинсы с резвящейся попкой,
Семян горьковатый отвар,
Рецептность отвара под кнопкой.

С рождения вмиг повелось
Царапкой ли, рваною раной,
Приелось, пришлось, прижилось,
Но не обратилось нирваной.

Здесь ходишь, трендишь в конуре,
Здесь пьешь подслащенное блюдо,
Здесь можешь уснуть в январе
И не возвратиться оттуда.



* * *

      Тоне Козловой
В кисельных зыбких берегах,
В молочных лужах
Глядел я схватки черепах,
Бои верблюжьи,
Как крался саблезубый кот
За цаплей пегой,
А солнце плыло полный год
И ныло негой,
И над смещением песка
Дрожала пленка,
Как будто ластилось слегка
Крыло цыпленка...
И шел за сгибом караван,
И барсы крались,
А я лежал - лицом в диван,
А вы смеялись.

Так протекал который день,
Все было пусто,
И только тающая тень
Легла без хруста.



* * *

Я бы встать не смог, если б ты приехала вдруг и подошла,
Ну, а если б смог встретить, то, стоя, упал на колени,
Я кричу в мой свисток двадцать девятого - в шторм и в тумане - числа,
А тридцатого, в июле, - трали-вали! - завтра у Вас день рожденья.
На Койоне потоп, а в палаточке цельной - все, падла, в воде,
Дали б штопор, я оставил на завтра плюгавый стаканчик,
А пока - тыры-пыры! - в проведенной по травам черте
Стонет муха, и Вам хоры поет барабанщик.

И трендит гитарист,
Он же лихо взывает на дудке...
Твои волосы медные,
Твои глазки косые,
Как сказал бы сэр Спинакер, сэр Бенджамен Абрахамс Лайонел Ду,
            твои попки и грудки -
            не шутки.

* * *

Вечерело вчера. Вечереет
Мятой складкой тугой и сегодня - полой черноты,
И барашек надсадно, к колодцу прикованный, блеет,
Хоть и нету волков в этой спайке травы и воды.

Ни мышей, ни волков, ни курносеньких уточек серых,
Лишь трава и вода и воды отраженье в воде,
Только кто-то пищит и пищит в отдаленных карьерах,
Иногда приближаясь к проведенной по травам черте.

Друг мой робкий! Неужели все стержни посохли?
Нет и нету письма, ни строки, ни кусочка строки,
Или спят по карьерам почтари, самогонные рохли,
Или путь их теперь ограничен тем скатом реки.

Здесь совсем не уныло, нет-нет-нет, я клянусь, не уныло,
Лишь все дальше и больше траву заливает вода,
Ты бы мне написала, два-три слова, корючку без пыла,
А что как кура лапой - совершенно, совсем не беда.
Я б поплыл на бревне, подгребая ладошкой, за травы,
Я б искал и нашел на обугленной ветке твой знак,
Я б согрелся у кучки золы остывающей лавы
И поплыл бы обратно с конвертом в счастливых зубах.



* * *

Бреду по пуп в снегу,
Как будто - не бреду, -
Вот сочетанье, мерзкое по сути, -
Бреду, но не бегу,
Спит парус налету,
К посудине - не льнет, прилип к посуде.

Я крив, как мажордом,
Сблевнувший на ковер,
В смущении свой харч накрывший блюдом.
Найти бы мне свой дом,
Дыру в него, и двор,
И дверцу, сохранившуюся чудом.

"Позвольте, что за бред?" -
"Это моя кровать". -
"Вам следует подвинуться немного". -
"Нет, это не запрет". -
"Да, вы должны здесь спать". -
"Но я тут не при чем, побойтесь бога".

Как узко на краю,
Как высока луна.
Куда девалась тряпочка от взоров?
Заметят тень мою
Сквозь окуляр окна,
А там - не оберешься разговоров,

Очнутся через час...
Сквозь снег начнут шептать,
Похрустывая пальцами с усмешкой,
Затеют перепляс
(А утра - не видать),
Зачнут в глаза кидать орлом и решкой.

А угол - вдруг не мой,
И это существо,
Занявшее три четверти постели,
Нашло его зимой
И выскребло его,
А мы сюда случайно залетели.

Возможно, он сказал:
"Позвольте, что за бред?",
Он произнес, а я кивал уныло.
Не угол был, но зал -
И в этом весь секрет,
И потому все тело тяжко ныло.

Иль все наоборот?
Вон - статуйка моя,
А мне твердить: я дома, дома, дома,
Мой дом и поворот,
И ласточек семья,
И к телу вдруг прилипшая истома.

Вплываем в чуткий сон,
А вон - вторая дверь,
Еще лишь шаг - и я вздохну довольно,
Но есть ли в том резон?
Я сплю, я сплю... Теперь
Нам не печально и совсем не больно.



* * *

Шершавый бес в болотных рукавичках
Глядит на лес сквозь перышки на птичках,
Сквозь гнезда и сквозь птенчиков тела,
Сквозь гарь и блеск оконного стекла
На дряблый пень, где молодость прошла
За занавеску, -
Сжалась и исчезла,
Как утомленный раб - по мановенью жезла.

Глядит, как зверь вращая головой,
Как стонет лес, чернея, строевой,
Как съежилась улитка под листвой
И красный дым скользит из дыр болотных,
Сжигая птиц и бабочек голодных,
И как дрожит душа
От солнечного блика,
Как лезвие ножа - по наущенью крика.



* * *

Мы баснями кормили соловья,
О, как он жрал - некормленная птичка,
Худой, облезлый, тоненький как спичка,
Ни червячка ему и ни ручья.

Его кормили прямо изо рта,
Божок наш упивался, наедался,
На кой ему, скажите, голос дался,
И как ему пристала немота.

Улегся, сытый, прямо на тахту,
Спихнул подушки, захрапел, зачмокал
И то вздыхал, то вскрикивал, то охал,
Сменяя бормотаньем немоту.

На цыпочках из комнаты уйдя,
Мы еле слышно затворили двери,
И благодарно нам кивали звери,
Пускай подремлет малое дитя.



* * *
      Н. К-ой
Прогулкой этой к двум мосткам
Я куплен зря,
Подобным схожестью листкам
Календаря.
Шаг - отличает шаг другой,
Но все же схож,
И что там стынет под рукой -
Не разберешь.
На тыщу верст плашмя поля
Или луга,
Но так ли, этак ли - Земля
Не велика.
Ночная птица промолчит,
На кой ей крик?
И блюдце, круглое, как щит,
Блеснет на миг.
Скользить по выжженной траве -
Какой резон?
Туман крадется к голове,
Макая в сон.
Сон и туман - споят, собьют,
Сойдешь с кольца,
А за спиною запоют
Нежней птенца
И попытаются сломать
Твой мозжечок,
Кружить, царапать, целовать
Под язычок.
Здесь, на отлете, в темноте
Все под хмельком,
Не зря невидимые те
Снуют кругом,
Парят на маленьком коне,
Как на прорыв,
И каждый смотрит в спину мне,
Глаза закрыв.



* * *

Лежит в траве большой зеленый лист,
Который сбил лихой мотоциклист,
Валяется его зеленый шлем,
Лежит он сам, распластан, тих и нем,
В его больших, зеленых волосах
Стоит кузнечик мертвый на усах,
Стоит в траве пришедшая коза,
С замшелым рогом,
Плоским, как коса,
Журчит ручей,
Качнулся стебель ржи,
Растущий неподвижно из межи,
И гнутый шлем, как круглый котелок,
Приток ручья куда-то поволок.

Ах, сколько невозможных выходных
Провел он среди газов выхлопных!
И скольких нимф он скоростью косил
И, уже робких, в город привозил
И приводил в свой сумрачный уют,
Где винтики и гаечки снуют.
Стоит коза, качаясь на ветру,
Зеленый лист совсем увял к утру,
Шлем утонул,
Кузнечик пересох,
И стебель ржи ушел в сухой песок.

А он летит, превозмогая боль,
Любую скорость обращая в ноль,
Да так, что пух недвижных тополей
Летит быстрей, быстрей, быстрей... быстрей...



* * *
      Тоне Козловой
Кто там ходит так тихо в траве
С диадемкою на голове?
Два зелененьких глаза дрожат,
И мучительно хвостик прижат.
Кто
Замшелой и хлипкой тропой
Направляется на водопой,
Оступаясь и падая в грязь,
Пряча боль и смущенно смеясь?
Кто
Шарахнувшись от воробья,
Остеклевший, застыл у ручья?
И кристаллик воды для глотка
Неподвижная ищет рука.
Кто пушинкой, на ощупь, во тьму
На волне, неподвластной уму,
За пределы черемух и лип
Улетает, похожий на всхлип,
Увядает, как сон наяву,
Опадает в глухую траву,
Не перечит, не плачет, не ждет:
Ах, когда избавленье придет?
Не жалеет, не ищет в ночи
Чужеродного света лучи
И не сетует...
Вспышка во мгле -
Равнозначна ему на земле.



* * *
      Оле и Олегу
Одна, но трепетная лань
Под дубом, скрючившись, лежала
Там, где ручьем река бежала,
Цветочкам отдавая дань.

Кто скачет в воздухе пустом?
Кто мчится, не касаясь взгляда?
Кто, от сердечного уклада
Напившись, плачет под кустом?

Он твердость вздоха уберечь
Сумеет самоупованьем,
И пренебречь своим страданьем,
И сохранить от взглядов речь.

* * *

Там, где квелые совы
И спрямленные тени актиний
Обозначили угол,
Где нелепо и страшно сидеть,
Где совсем невозможно,
Хотя и возможно - глядеть,
Как сливаются в угол прямые,
Я заметил впервые
Эти волосы,
Волос, похожий на медь,
Скользкий полоз,
Способный в движении петь,
Расплавляя тупой
И искрящийся иней.



* * *

Мохнатые цветочки,
Расхристанный балкон
И пулевые точки
Наискосок икон.
Змея почила в блюдце,
И воздух сходит вниз,
О капли капли бьются,
Цепляясь за карниз.
Из сада, как из леса,
Идет надсадный звук,
И дым, лишенный веса,
Грибом внезапно вспух.
С небесного откоса
Спадает писк птенца,
Прихрамывая косо,
Сошла коза с крыльца.
Как флюгер стонет дверца,
Свисая с чердака,
И вспархивает сердце,
И падает рука,
И тычется в глазницы
Уснувших в лебеде,
Вышагивают птицы
По кормовой черте,
Их клювы костяные
В пыли валяют кость,
Их перья жестяные
Взъерошивает злость,
Да нет - скорей, усталость
Иль в теле ломота,
Сто лет им быть осталось
И вечность - после ста.



* * *
      В.Попову
Да, веероподобный хвост
Способен вызвать мысль о море,
Хотя строка в чужом повторе
Меняет часто "вест" на "ост",
Как заменяет "вес" - на "рост".

Не помню моря. Плыл туман,
Она, возможно, тихо пела,
Или слегка сместилось тело -
Вполне приемлемый обман,
Замена притчи на роман.

Я не уверен, что в саду
Гуляли именно павлины,
Скорей - фазаны. Но маслины
Срывали птицы на лету,
Сменяя криком немоту.

Я допускаю, что рука
Ее коснулася затылка,
Годится ли здесь краска "пылко",
Коль эта слов чужих строка
Меняет "сильно" на "слегка"?

Пора забыть натужный сон...
Цитата: "Нежность не вернется.
Нагая камнем обернется", -
То, в чем отсутствует резон,
"Пассат" сменивший на "муссон".
Возможно, с веером у глаз
Она позирует исправно,
И море отражает плавно
Модели высочайший класс,
Порыв сменившей на показ.

И быть должно отсечено
То, что теперь глядится спорным.
Был воздух не морским, но горным,
Сыр, козья шерсть, веретено.
Замена: "уксус" - на "вино".



* * *
      Р.Ч.
Два фонаря горят в окне,
Или в окно,
Вся комната в немом огне,
В немом кино.
Вторжение чужих лучей
Не тронет глаз,
Но отголосок тех ночей
Жив и сейчас.
И паутина в уголке
Дрожит слегка,
Рисуя знак на потолке
От паука.
И тот стакан, и тот графин,
Собой - грифон, -
И затвердевший парафин
Твоих времен.
Все сверхнадежно и мертво -
Литой узор.
Но голос слышимый его,
Как скрип рессор,
Как продолжение дорог...
Пусты лучи,
И оттиск твой в подушке строг,
Хоть в крик кричи.
По небесам за шагом шаг
Витает тень,
И шепот твой в моих ушах -
Вчерашний день,
И внятный шорох за стеной -
След губ твоих,
И легкий ветер за спиной -
От нас двоих,
И этот ветер, и окно,
И свет немой
Твердят одно: ах, как давно
Ты здесь со мной.



* * *

Окно раскрыто в сад,
Сад обращен к волне,
Вода - сера и по краям мелеет,
Господствует пассат,
Две птицы в вышине,
Одна - кричит, другая просто млеет.
Два кресла у окна,
Одно - по сути - стул,
Другое - вид старинного качала,
Обвисла бахрома,
Пассат салфетку сдул,
Но обмотал вкруг тела одеяло,
И сделалось тепло.
Но можно в сад шагнуть
И у воды качнуть ногою лодку,
А можно взять весло
И лодку оттолкнуть,
Отплыть и прокричать, шлифуя глотку.
С воды скривленный дом
Вдруг кажется дворцом,
А силуэт в кустах - зерном удачи,
Но в воздухе пустом,
Колышимый творцом,
Доносит из куста чужие плачи.
Мелькнул унылый лик,
За веками - слюда,
Течение раскачивает мили,
Промчался солнца блик,
Шарахнулась вода,
И облака над скрытым домом всплыли.
Рука лежит в руке,
И та, и та - моя,
И кто-то киль царапает под днищем,
Явилась в парике:
"Ну вот, а это я,
Довольно быть покинутым и нищим".



* * *

Оловянные желоба,
Всхлипы, вскрикивания, ворожба,
Всполох, выверт реки ночной
И прогнивший песок речной.
Два окошка, как зеркала,
Перекрестны во тьме села,
Друг на друга глядят, и вбок,
И один на другого - Бог,
Что лампадкою за стеклом
Слабо светится над углом,
И в калитку, где луч дрожал,
Кто-то, выбежав, вновь вбежал.
В ржавом и жестяном кусте
Отдает оброк красоте -
Волос русый и в спазмах весь -
Хилый фавн, нарожденный здесь.
Он промок от девичьих слез,
Больно колет в паху овес,
И кобыла в хлеву глухом
Дремлет, свесившись над петухом.
Десять кур, обозначив ряд,
Гребешками во тьме горят,
И, звезды замедляя ход,
Накренился небесный свод.



* * *

Канава за сиреневым кустом.
Ночные всхлипы тают под мостом,
И то закат, а то пожар вдали,
И гул в земле, или же гул земли.

Здесь ангел, пролетая, обронил
Стило крыла и капсулу чернил,
И расплылась по заводи строка
То ли устава, то ль клочка стиха.

На миг-другой, разглядывая Русь,
По небу проскрипит заморский гусь,
А здесь, на смятом и пустом лугу,
Лишь облако валяется в стогу.

И взгляд любой, как предпоследний шаг,
И пленка надрывается в ушах,
Кол верстовой - начало ли, конец? -
И махаон - предсмертия гонец.

Но шариковый стержень ли, свирель
Да заменят мой август на апрель,
И зонтик медоносный полевой
Да отоймет предел над головой.

* * *

Тропа и холм - божественный подарок,
Мышь - не помеха, а орел в отлете,
Два вздоха феи в виде двух помарок,
Возможно, побывавшей в переплете.
Тропа к вершине - меркой в километры,
Подъем пологий и едва заметен,
По небу бродят, скрещиваясь, ветры,
И облик дня безлик и неконкретен.
Все ближе пуп холма и ниже фея,
Сильнее ветер и тропа покруче,
И наподобье пущенного змея
Явились в небе маленькие тучи.
Возможно, к ночи доберусь до верха,
А будет ли луна и звезды - спорно,
Во тьме, быть может, дождь зарядит мерзко,
Зато мертво, пустынно и просторно.
О, боже, фея стонет, плачет выше,
Укрывшись под скореженным листочком,
Догнать ее, создать подобье крыши,
Быть расторопным, сдержанным и точным.
Призывный вопль мой с вершины рыщет,
Сплошная тьма - и вот он, дождь закапал,
А мышь в кусточке ошалело свищет,
И фея свой наряд роняет на пол.



* * *

И распахиваются сады,
И накачиваются качели,
И из маленьких речек пруды
Протекают обратно сквозь щели.

И наматывается шнурок,
И наметилась глазом сорока,
И расшаркивается игрок,
Произнесший "я пас" до срока.

И присвистывается мотив,
Успокаивается поверхность
Ночи, спрятавшейся в объектив,
Диафрагмой закрывшись на верность.


* * *
      В.Т.
Вот тупая река
С допотопным названьем Оять,
Непонятным пока,
Значит, следует здесь постоять,
У обрыва, где нудно
Два столетья гниют два бревна,
И болтается утка
На струе,
На всю реку одна.
Под прогнившим мостом
Завалился измотанный лось,
Он продрог под дождем,
Он промок абсолютно насквозь,
Хнычет он и дрожит,
Опасаясь клыков кабана,
И волчица лежит,
Как и он на всю чащу одна.
На кабаньей тропе
Отощавшая бабочка спит,
По истлевшей траве
Слышно, как она нервно храпит,
И пугливый кабан -
Пустотелых лесов господин -
Огибает капкан,
Как и он на округу один.
И медянке невмочь
Дохромать до набухшей воды,
Надвигается ночь,
И туман опадает с гряды,
И плетется кулик,
Под туманом головкой вертя,
И слабеющий крик
Затухает,
На нет исходя.



* * *
      Н.Е.
Среди овечек юных,
В тени немых гардин,
Среди свечей чугунных
Сижу совсем один,
И как сказал намедни
Трагический сосед,
Мне надоели бредни
Затейливых бесед,
И истины нет в споре,
Как нет ее в вине,
Куда приятней в море
Лежать на глубине
На краешке кровати
В лугах травы морской
И гладить рыб
Некстати
Робеющей рукой.
И в кустике коралла
Увидеть, вдруг прозрев,
Веселого хорала
Трехстворчатый напев.
В грот, смешивая краски,
Вплывает плоский скат
И там сидит, по глазки
Запрятавшись в агат...
... Но истинно приятно
В стеклянной глубине
Прошествовать обратно
К мутнеющей луне,
Где маленькие боги -
Хранители надежд -
Еще не носят тоги,
И звери без одежд
Разгуливают плавно
По илистым лугам,
И целаканту славно
Лежать в покое там.
... И вдруг - сродни улыбке,
В дожде второго дня
Увидеть образ зыбкий
С лицом как у меня,
Но во сто крат моложе,
Яснее и нежней,
С веснушками на коже
И крестиком на ней.
... Легко ты ставишь ногу
В мерцающий туман
И таешь понемногу,
Как призрак, как обман.
Надсадно стонет цапля,
Ночь близится к утру,
Слезы пустая капля
Мелеет на ветру,
Песчинки мутной Бзыби
Лопочут на волне,
И лишь по мертвой зыби
Твой крик летит ко мне.



* * *

Когда из преднебесья, из пустот
Спускается на землю зяблик кроткий,
Он голосом, похожим на фагот,
Коровку вызывает из коробки.
И ходят, запинаясь, по лугам
Две линии, слегка пересекаясь,
Как бы фагот, но как бы и мугам,
То длинный свист, то будто заикаясь.
Поскрипывают клювиком во тьме,
Слегка трещат, боясь заулюлюкать,
И кажется, что разве что зиме
Удастся их унять и убаюкать.



* * *

Гусеница в палатке всю ночь проходила по стенке,
Скорость совсем не меняя и не смыкая глаз,
Ей-то в моей палатке не больно, как мне, коленкам,
Но слышно, как благостный Диззи всем тварям играет джаз.
Гусеница в палатке не слышит смещения ветра,
Не видит, как жизнь спрямляется в темном углу ручья,
Гусеница, ах, гусеница, ты чем-то похожа на вепря,
Как у него - незнанием прочего бытия.
Гусеница золотая, я сейчас распахну тебе стены,
Выпорхни по паутинке и уцепись за мох,
Только не делайся бледной, только останься смиренной,
Тихой и молчаливой - такой тебя видит Бог.
Гусеница, ах, гусеница - такой тебя примет Бог.
Гусеница, ах, гусеница - такой тебя любит Бог.



* * *

Взлет пузатого жука на дорожке дальней сада
И посадка за горой на мыске во рву,
Кипяченая река, слезы, гордость и досада,
Вяло падает рука в падшую траву.

Светит месяц молодой, заворачивая за день,
Заливные кружева, легкий полумрак,
Купол неба золотой, платиновый светит складень,
Утра скользкая трава, неподдельный страх.

Ускользают меж стволов, зорко крылышки мелькают,
Слышны песни мотыльков, чистящих гнездо,
У самих Пяти Углов из бутылки извлекают,
Ходят плавно меж столов в шляпах и пальто.

С ночи пышные стога, млеет изморозь на стеклах,
У жука торчат рога тенью на стене,
Как легка твоя нога, умножаясь трижды в окнах,
И слегка дрожит рука тенью на стекле.



* * *
      Tom J. Lewis
Кевин не знал, отчего умирают колибри,
Кевин не знал, отчего так невинна жена,
Кевин не знал про щемящую школу на Тибре,
Кевин не знал, пригодится ли Богу она.
Кевин не вплел в ту косичку фигурную нитку,
Он не умел из бибопа усвоить изъян,
Не понимал, как влияет гордыня на пипку
Что у людей, что у самых тупых обезьян.
Близится ночь, только Кевин - ни слова! - о Бьянке
И почему у Ансельма от сыра не вспухла щека,
Он проиграет внезапно свой ножик на ранчо по пьянке,
Но безусловно
Поутру
Как и прежде
Напоит бычка.



* * *
      Толе Заславскому
Майлз Дэвис гонял на "феррари",
Находясь в двух шагах от судьбы,
И шарахались белые твари
От него и его же трубы.
Они Фрэнсис его обожали,
Они б сами ее подержали
На руках, на ушах, на груди,
Разве что, разве что... в самом деле,
То, чего они страстно хотели,
Было им не совсем по пути.
Майлз Дэвис гонял свои темы,
Он менял, не меняя, системы,
Он любил до безумья жену,
Он страшился дожать свою глотку,
Он стремился бежать за решетку,
Провоцируя тишину.
Тучи шли то высоко, то низко,
Майлз гулял по бульварам во Фриско,
Нажимая рукой на педаль,
Становясь то развязней, то строже,
То бесплатно, то явно дороже,
Но при чем тут, пардон, Луи Маль?

Он спустился однажды на Землю,
Он пропел нам, смущаясь: "Я внемлю",
Он мизинцем провел по щеке,
Он спросил:
"Это кто тут собрался?",
Он то влево, то вправо шатался,
Уплывая по темной реке.



* * *

Благословен пусть будет Роско Митчел
И Лестер Боуи, на дуде дудящий,
Трамвай, стоящий к "Бакалее" боком,
Твой лепесток на дереве высоком,
Шмель-передатчик, с высоты гудящий
Гудком, меняющим порядок чисел.

Откроется ль когда благая дверца,
Ну а за ней - фонтан на две персоны,
Плетеный стульчик, равный ягодичкам?
Чтоб ты сидела, скармливая птичкам
Печенинку, котлетку, патиссоны,
Свистя мотив, оторванный от сердца,

Отторгнутый от сердца с упоеньем
В надежде получить ответ от пташки,
От робкой твари, вывернутой стужей,
От спрута, вдруг расплывшегося лужей,
От выцветшей скореженной ромашки,
Рожденной для венца небесным пеньем.

Но сядем на трамвай от "Бакалеи",
Пересечем Неву и вмиг соскочим,
По мостику пройдем над речкой узкой,
В цветастых пятнах окантовки русской,
А нет зеркал - над нефтью рожки скорчим,
Уйдем - и пропадем в конце аллеи.



* * *

А рано утром хрипло прокричал
Мохнатый петушок из Занзибара,
На Ладоге я слышал этот крик,
Он вдруг среди проток как дым возник,
Сто лет молчал, как в облаке угара.
Печальный крик, переходящий в вой
С поправкой на большое расстоянье,
Не вой, но вопль - навеки расставанья
Со мной, с зоомузеем над Невой.
Несладко не увидеть никогда
Обрыдлую всем статую Свободы,
Не сесть до Акапулько в пароходы,
Не впрыгнуть до Парижа в поезда.
Но этот занзибарский петушок -
Потеря не от жизни, но от Бога,
И крика петушиного дорога
Сквозь темя пробивает до кишок.



* * *

...И город порос тростниками, и сажей, и паром,
И голые девушки ходят по голым бульварам,
И голые крыши никак покрываются мхами,
И голые мыши сучат в подворотне ногами.

И что-то качается в воздухе возле Садовой,
И водка томится меж окон в поклаже литровой,
И преет осока, и друг мой трясется на дрожках,
И богово око, и ты в голубиных сапожках.

Я в зоо иду, там сегодня трагедию кажут,
Если гриф на виду, где же ваши туники? - нам скажут.
Мы забыли их в шхерах, иль в термах, - ответим мы гордо
Под игривое пенье валторн и шажки клавикорда.

Выпьем пива!
Да-да-да, ну, конечно, как в баре, как в детстве!
Дело - в таре!
Как игриво! Но зато повезло нам в кокетстве.
Из горла!
Не по глотке алкающим нудные бредни стакана.
Пьем дотла!
Это шпилит нам музыку струнами Карлос Сантана.



* * *
      Тоне Козловой
Я не умею у Невы стоять,
Вот так стоять и ничего не делать.
Стоять. Глядеть. Нужна на это смелость,
Наклон души и Божья благодать.

Мне это, право, вовсе не дано,
Так как я, видно, просто местный житель,
Мне нужен посторонний раздражитель:
Сафари, яхтинг, песня "Соул", "Перно".

Решетка Мойки - для кого-то гром,
И крик души, и боль переживанья
Или покой по типу вышиванья
Или вязанья свитера крючком.

И ведь не скажешь - этому я чужд,
Скорей всего, я незаметно близок
К любовной схватке Германнов и Лизок
И к образу их помыслов и нужд.

Все говорят, что требуем скачок
На тот край света, чтобы разрыдаться,
Вполне возможно, только, может статься,
Что угодишь, как бабочка, в сачок.

Умчаться, чтобы плакать по Петру
Иль по какой еще иной причине,
Подвластно настоящему мужчине,
А я так, видно, бабой и помру.



* * *
      Оле и Олегу
Ломает лед на Грибоедовом канале,
Сникает люд по плоской площади квадратной,
Стекает мед в граненый штоф в чужом подвале,
Блестя то этой стороной, а то обратной.

Чьи-то знакомые царапают в окошко,
Плюгавый слизень лижет соску чернослива,
Кипит под пламенем звезды пустая плошка,
Взирает рожица - надменна и пуглива.

Гораздо раньше лед сломался на Обводном,
Не ходят утки, но плывут как вездеходы,
Мой прелый взгляд сегодня выглядит голодным, -
Но независимо от денег и погоды.



* * *

Я ночью из окна увидел снег.
Назад мгновенье - только пыль лежала,
Не пух - но пыль. В ней ползали зверьки.
Весенний рай летел из-за реки.
Постельному рассудку вопреки
Звезда себя с водой перемешала,
И над равниной шевелился смех.

Я вышел из окна на белый скат,
Я вел следов цепочку за собою,
Зверьки сверкали глазками из тьмы,
Шел мягкий звук полуночной зимы,
И падал снег, как манна из сумы,
Застыл зигзаг, прочерченный совою,
Проплыл волнообразно, словно скат.

Я выбрался к Неве. Знакомый конь
Стоял один, как пень, на пьедестале.
Река скрипела, чавкала, плыла,
Выпрыгивала изо тьмы угла,
Взошла на спуск и медленно ушла,
Измучившись, в нордические дали,
И темный дождь наполнил мне ладонь.



* * *

А сейчас в Петербурге, может быть, как и в Терву, гроза.
Комары улеглись у подножия кариатиды,
Мокрый клодтовский конь чугунные пялит глаза,
Мокр Невский и скучен и как бы прекрасен для виду.
С этим городом что-то случилось почти что на днях,
Иль с неделю, иль с год, или же - невдомек - с полстолетья.
Что хранилось гранитом, теперь почивает на пнях,
Ни созвездья глазам не видны, ни соцветья.
Вся его старина разве что англичанину в блеск,
Вся его новизна, как бы раньше сказали, - для бедных,
А у невской волны будто нажит искусственный плеск,
А естественный вымер - до тонов незаметных и бледных.
Так что, если гроза, значит, в Питере пьется вдвойне,
Телефоны молчат, кое-кто никуда не выходит,
Петр давит змею, что довольно легко на коне,
И по Марсову полю мертвец очарованный бродит.



* * *
      Н.П.
Лишь пилигрим способен наяву
Забредить вдруг на уровне мечты
И, оставляя грязную Неву,
Перенестись на Чистые Пруды.

Каков абсурд! - напялить вдруг кольцо
На пальчик петербургский... Стало быть -
Обожествлять Садовое кольцо:
А улицу Садовую - забыть.

И Горьковская станция метро,
Споив сивухой беса моего,
Обманет, мимикрируя хитро,
И выведет на водку ВТО.

Каков альянс! - мосты Москва-реки
В обнимку с Поцелуевым мостом.
Ах, кони Клодта, как вы далеки!
Но некто ржет и шевелит хвостом.

Так будем пить покамест на Неве,
Пока стаканы зябнут в синеве,
Пока мороз по коже - и - весна.
Пока Нева близка и так грязна.



* * *

Невиденный проспект слегка коснулся
И оттолкнулся ото лба назад,
И, восприимчивый, как пруд, качнулся
Невиденный и почерневший сад.
И две фигуры - цербер и гетера
Хотя б на всплеск - не совокуплены,
Не плоти напряженье, но химера,
Но сопряженье выгнутой луны
С упавшими внезапно облаками
И с куполом в надземной вышине,
Где тень, темна, лежит под потолками
За шторами - сокрытая луне.
И город этот будто бы припаян,
Прикован, как кольцо во пасти льва,
И всадник на кобыле - неприкаян:
За крупом - тьма, а впереди - Нева.

... Но это только видимость, лишь шутка,
А проще - засветить зрачок в окно.
Плывет Москвою Осипова утка,
Это сейчас,
А было - так давно.



* * *

Рот воздух ловит,
Голубь тонкий лед,
То носом долбит,
То кромсает лапой,
Стрелок готовит
Отпуск в перелет,
Фонтанка топит
Фаэтон со шляпой.
Сад отощавший
Стынет по углам,
Трамвай сравнялся
С биржевой дугою,
И, обещавший
Плыть к Пяти Углам,
Я оказался
С поднятой рукою
В заглохшем месте
В ворохах листвы,
Среди заборов
И подгнивших лодок,
Гремящей жести,
Вымершей травы,
Огнеупоров,
Дыр и загородок.
Фольга шепталась -
Зыркала из тьмы,
И вспышка сварки
Склеп обрисовала...
Какая малость -
Капля до зимы -
В моем мозгу
Проем образовала.



* * *

Зима настала. В отдаленьи
Гуляет шарик золотой,
Он бугорком застыл в сомненьи
Над остеклевшею водой.

В пределах верхнего пространства
Вдруг обнаружился каприз
Мучительного постоянства
Снежинки, падающей вниз.

Играют дети на задворках,
Мохнатый лось рябины съел,
И хлебный квас на хлебных корках
На лед пролиться не успел.



* * *

А в сумерках тминного леса,
Среди огуречных стволов
Ручей, доведенный до блеска,
Всё дальше высверливал ров
И сбрасывался водопадом,
Рельеф повторяя чужой.
И вздрагивал словно дриада
От капли воды дождевой.
И листик, закатанный в листик,
Волочит песчинку по дну,
И беленький вымокший хлыстик
Внезапно рождает волну.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я пишу буквы эти
Непомерно зажатой рукой,
Я их вывожу
Словно в подготовительном классе,
При искусственном свете,
Буква выглядит вовсе другой,
Я - школяр,
Как школяр я дрожу,
Будто вор, засветившийся в кассе.