Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Наталья Горбаневская

Стихи

Новые стихи
(февраль — декабрь
2011)


Звуковая дорожка

Стихи из книги «Развилки»

Стихи 2008 года из книги «Круги по воде»

03.02.2008

17.12.2006

Свобода воли
почти поэма)


Новые стихи

Поэма без поэмы

Площадь несогласия

Восьмистишия
военные


Мои поэты

Глиняная птичка

Шесть циклов
восьмистиший

О стихах

Ахматова,
Бродский и все
остальные


Ахматова Поморского

«Время шуршит в саду...»

«О ком же…» (и о чём же?)

   

Наталья Горбаневская

МОИ ПОЭТЫ
стихи 1960-х — 2000-х

Необходимое пояснение: Сюда вошли лишь стихи, непосредственно посвященные «моим поэтам» или прямо их (их произведения) упоминающие. Здесь нет, например, «моего главного поэта» — Пушкина. Ну не написала я ему (о нем) стихи. И наверняка не напишу.
Составляя эту подборку вслед за дополнением давно существующего (правда, только в моем компьютере) сборника «Глиняная птичка» («стихи о стихах»), я иногда колебалась, что куда поставить: дублировать, так как все это будет на одном сайте, не хотелось. В результате, например, «Без поэмы поэма...» попало сюда, а «Шерри-бренди» и стихотворение с эпиграфом из Бродского осталось там — они показались мне имеющими больше отношения к стихам вообще, чем к авторам, у которых я заимствовала заглавие (вместе с ритмическим рисунком) и эпиграф. Есть еще стихотворение об обериутах (или, если кому угодно, обэриутах), но его можно будет найти в моем выступлении о самиздате, которое войдет в готовящуюся для «Камеры хранения» подборку моих прозаических текстов о поэзии.


АХМАТОВА

de revolutionibus orbis

Генеалогичное древо
поэзии тряс листопад,
тишайшая Анна Андревна
кидалась в морозные дровни,
и рухал под лед Летний сад.

Гелиоцентричный Коперник
валился с овальных орбит
и, в звездный закутавшись пыльник,
крошился, как торунский перник,
под вяземский пряник обрит.

Что мне! и без благословенья,
и без благодати и без
открывшегося откровенья
рублю я на рифмы поленья,
и щепки срастаются в лес.


*

Я из тех, кого она
научила говорить.
Этой даты свет и цвет
не устать благодарить.
От цепи откована,
всеми струнами звучать.
Вплоть до часа смертного,
что заставит замолчать.


*

ГНАТЬ ЧЕЛОВЕКА
ЗА ВЕРУ В БОГА —
ГИБЛОЕ ДЕЛО.

Сказала Ахматова,
хоть не в стихах,
а в прозе.

Но так сказала,
что дело и вправду
загнулось.


*

Паровоз, пароход, не электро-,
тень запрошлого века, а спектра —
той же древности, что Электра
(братня честь и мачехе месть).
А за ним — привидение-конка,
а под нами — тюремная шконка,
но все тот же ворованный воздух
в горле есть, и пурге не заместь.

Как она, чужою строфою
впредь и вспять ворота открою,
но не по чужому покрою,
значит, тоже как Анна, как она.
И пускай отражением в луже
(на себя я гляжу как вчуже),
но и эти ворованные строфы
переполнили меня дополна.


МАНДЕЛЬШТАМ

я список кораблей...

В Находке, в тесноте,
где дружку друг сминали,
на нарах вспоминал ли
о гласных долготе

и иволгах в лесах
— о самой высшей мере,
что вымерла в Гомере,
в ахейских парусах...


*

Играй, играй, тальяночка,
о том, как итальяночка
за Шубертом спешит,
о том, как в старом шушуне,
на санках, но не на коне
скрип-скрипочка пищит.

Скрип-скрипочка пиликает,
чирикает, поет,
а следователь тыкает
и посылает «в рот».

Давай, тальянка, растяни
эти оставшиеся дни
в поскрипываньи снежном,
за веком, за изменником
иди, как Франц за мельником,
не доверяя веждам,

но лишь движению — оно
мехами разозвучено,
и превращается в вино
ручейная излучина.


БРОДСКИЙ

три стихотворения иосифу бродскому

1

За нами не пропадет
— дымится сухая трава.
За нами не пропадет
— замерли жернова.

За нами ни шаг и ни вздох,
ни кровь, ни кровавый пот,
ни тяжкий кровавый долг
за нами не пропадет.

Огонь по траве пробежит,
огонь к деревам припадет,
и к тем, кто в листве возлежит,
расплаты пора придет.

Фанфара во мгле пропоет,
и нож на стекле проведет:
за нами не пропадет,
за нами не пропадет.


2

Равнодушный Телеман,
дальночеловек,
отчужденья талисман
в этот черный век.

Телеграф и телефон
вон из головы,
отрешенья Пантеон
в кончиках травы.

И надежда, что свихнусь,
в венчиках цветков,
закричу и задохнусь
в тяжести венков.

Мне бы в воду, мне в огонь,
в музыке — пробел.
Глухо запертый вагон —
музыки предел.


3

Мой сын мал. Он
говорит вместо «музыка» — мука.
Но как прав он
в решеньи лишенья звука.

Мой мир велик. Но и в нем
царит вместо музыки мука.
Над рампою лампой, огнем
меж правом и правдой разлука.

Мой мир не велик, но далек,
в нем выживут долгие ноты.
Протяжно ревет вертолет,
протяжно стучат пулеметы.


*
               И.Б.

Там, где пушкинская осень над тосканскими холмами,
там, где лавровая прозелень сквозь позолоту клена,
теплый ветер октября, легкий парус корабля,
удивлённа и доверчива перед ангелом Мадонна.

Там, где стоптаны стопами изгнанничьими камни,
там, за гулом автострады, оправдание светает,
облака плывут на юг, в синем небе склянки бьют,
зорю бьют, опять из рук ветхий Данте выпадает.


новые восьмистишия (7)

Русский язык
потерял инструмент,
руки, как бы сами,
о спецовку отирает,
так и не привыкнет,
что Иосиф умер,
шевелит губами,
слёз не утирает.


*
               Евгению Рейну —
               в годовщину смерти Иосифа

Сердцу юношей и дев
приснопамятный напев,
ты ли это или
доносящийся в окно
заунывный рёв «техно»
вдоль по Пикадилли?

Анадырь или Меконг,
путь довсюду «соу лонг»,
налегай на весла,
подымай повыше тон,
самолет — шестнадцать тонн,
на небе — известка.

Штукатурка, но и в ней
есть дыра вместо дверей
и конец дороги.
Восходивший в небеса
только раз оглянулся —
рухнул на пороге.


седьмая годовщина

Между Крещеньем и Сретеньем
— не на Рождество —
в городе, стужею метенном,
сыщешь ли его,

и до того уж не рыжего,
прямо как отец.
Выжило, живо, не выжжено
что? А леденец,

с крыши прозвякавший засветло
в пригоршню твою.
Небо сполохами расцвело.
С Ним ли он? В раю?


МИЛОШ

*

               Чеславу Милошу

И тогда я влюбилась в чужие стихи,
шелестящие так, что иные кривились: «Шипенье...»
И оттуда, наверное, многие проистекли
для меня и несчастья, и счастья. Теперь я

присяжной переводчик, профессионал,
по ночам шелестящий страницами Даля,
поверяющий щебет по русским забытым словам
и бормочущий вслух, как над книгой гадальной.

Но спасибо за то, хоть не знаю, кому,
не себе и не Богу, не случаю и не ошибке,
что, шепча в заоконную парижскую тьму,
я робею по-прежнему, прежде чем выстукать перевод на машинке.

Не себе и не Богу, не случаю и не призванью —
языку, что любовному поверил признанью.