Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Наталья Горбаневская

Стихи

Новые стихи
(февраль — декабрь
2011)


Звуковая дорожка

Стихи из книги «Развилки»

Стихи 2008 года из книги «Круги по воде»

03.02.2008

17.12.2006

Свобода воли
почти поэма)


Новые стихи

Поэма без поэмы

Площадь несогласия

Восьмистишия
военные


Мои поэты

Глиняная птичка

Шесть циклов
восьмистиший

О стихах

Ахматова,
Бродский и все
остальные


Ахматова Поморского

«Время шуршит в саду...»

«О ком же…» (и о чём же?)

  Наталья Горбаневска

Наталья Горбаневская

ПОЭМА БЕЗ ПОЭМЫ

[вышла в составе сборника: Русско-русский разговор.
Избранные стихи. 1956-200. —
Поэма без поэмы. Новая книга стихотворений.
Январь-декабрь 2001. М., ОГИ, 2003]

эпиграф к книге «последние стихи того века»

С новым веком, с новым ветром
над сто первым километром,
с несбивающимся метром
скорбного листа.
Раз-два-три-четыре-пять,
вышел зайчик, и опять
норовит его распять
волк из-под куста.


романс

Дети ли
лейтенанта Шмидта,
внуки ли
капитана Гранта
не заметили,
что ошибка,
что наука их
проиграла,

что стоят в болоте
их локомотивы,
ржавы и червивы,
как лохмотья плоти.
Что же вы поете
всё те же мотивы?
Расшумелись ивы
где-то на отлете.

В болоте колеса,
червивы и ржавы,
шестеренки державы,
полетевшей с откоса.
Та держава, держава,
что за горло нас держала,
да не додержала.

Ни с кого нету спроса,
ни с кого и ответа...


*
Ты умер, а шапка жива,
зимой увезенная в Вену,
и только дождя кружева,
сев на мех, сбиваются в пену.

По меху, по моху, по мху
колотятся частые капли,
а ты сквозь разрыв наверху
без шапки глядишься, не так ли?


*
Где не протоптано, не меряно
пехотою, ни пешеходом,
там в облаках перед народом
Евридиопа и Гомерика

ведут космические войны,
проводят звездные баталии.
Космопилоты «Алиталии»,
дантеобразны и спокойны,

космополиты с римским профилем,
гашетку выжмут до упора,
и от диаспоры — лишь спора.
Что проиграли мы, что пропили,

что выиграли, что нажили
путем нажима или натиска,
что зачеркнули насмерть, начисто,
а что — что в капсулу вложили?


*
Печальница, она же веселуха,
о душенька, о дудочка, о духа
вместилище, похрустывая хрупко,
как первая под сапожками крупка
в тот год, когда осенняя погода
стояла долго. Не прошло и года,
как облака просыпались шурша,
и по снегу спешит моя душа.


*
Паровоз, пароход, не электро-,
тень запрошлого века, а спектра —
той же древности, что Электра
(братня честь и мачехе месть).
А за ним — привидение-конка,
а под нами — тюремная шконка,
но все тот же ворованный воздух
в горле есть, и пурге не заместь.

Как она, чужою строфою
впредь и вспять ворота открою,
но не по чужому покрою,
значит, тоже как Анна, как она.
И пускай отражением в луже
(на себя я гляжу как вчуже),
но и эти ворованные строфы
переполнили меня дополна.


*
Через порог — не прощаться,
на перепутье — не повстречаться,
вот оно, счастье,
чаять не больше, чем чайная чашка.

Семь лет по углам просидели,
отощали и поседели,
не разбойничали, чаевничали,
Петровны, Петровичи ли...

Через порог — руки не протяни.
На перепутье — только прах отряхни
проселков и просек.
В углу, в полумраке, в тени
только выдохни прах и вдохни.
Не пылит дорога и есть не просит.


*
Отшкольничав, отшкодничав,
отпев и отлюбив,
пришла к тебе, угодниче,
в поклонах лоб отбив.

Глаза твои — как уголья
и жгут, не разрешить.
Такая уж заслуга ли
на старость отгрешить,

отпить вина и выплюнуть,
когда нутро неймет,
и горьки слезы выплакать
в сухой янтарный мед...


*
Если пущены под склады
келья, храм и царский терем,
как известно, виноваты
господа Руссо с Вольтером.

А мы, бравые ребяты,
мы ни в чем не виноваты.
То Руссо на колокольне
пилит крепкие канаты.
То Вольтер огня пущает
под узорчаты палаты.

Мы ни в чем не виноваты,
мы ни в чем не виноваты,
повторим (а то забудем):
мы ни в чем не виноваты.


*
Помнишь Чистые пруды
и гуляния ночные
тридцать пять лет назад?
Наши скудные пиры,
хоть и чуточку чумные?
Не отнять райский сад.

Помнишь, помнишь райский сад,
чащу кущ под синим небом,
где ты прут оборвал?
Наши тени там стоят,
застывает онемелым
Чистопрудный бульвар.


*
Где она, эта дощечка,
чернильная, школьная щёчка,
а строчка виляет, как речка,
рваная, как сорочка.

И грека в ладье через реку
туда, где не водятся раки,
где ластиком стерты огрехи,
где нам за грехи на орехи
достанется.

Вот и дощечка,
до донышка и до точки
исчерканы мелко, как сечка,
ее восковые цветочки.


*
И правля, и починяя,
и задним числом сочиняя
не биографию — жизнь,
сожмись в недрожащий комочек
и порох, когда не подмочен,
зажги, но не обожгись.


*
И снова я слышу «нет» и «нет» говорю,
но теперь гляжу в Интернет и уже не горю
стыдобою, злобой на рот, не прошепчущий «да»,
ничьею зазнобой не быть — не была — никогда,
ничьею ручейной русалкой, ничьей Лореляй,
не жалко? нет, не жалко, поди погуляй,
мерцает экран, протекает кран, за окном не метель,
убери постель, постели себе тень на плетень.


*
Спасти или спастись?
Спасать или спасаться?
Стою прихлебываю пастис
с подергиваньем паяца.

Проклятые вопросы
немодны, как отбросы
атомной энергетики,
их возят из страны в страну,
из моря, в море, на луну,
чтоб там их не заметили.

А круглая луна
на сизом небосводе,
вопреки цитате, не так неумна,
как думают в народе.


*
Заветный вензель,
«Онегин, ехай!»
— на Кемь, на Мезень,
туда, где эхо

ласкает ухо,
нет, полоскает,
и где проруха
свое слово скажет

вполуха, вполглаза,
за шиворот взяв,
и охнешь, рассказа
недосказав.


*

Сражаться? Бороться?
Оттачивать жало?
Беру, где берется,
где и не лежало.

Восторг? Вдохновенье?
Бессонные ночи?
Без жара и рвенья,
между дел, между прочим.

Усердие? Это уж
последнее, что
пришло бы мне в голову,
да не пришло.


*
Как хорошо, когда дни, иногда и недели
ничто в голове не толпится, на ум не приходит,
будто на уши наушники с музыкой вздели
и музыка плавно качается, как пароходик.

Вот капитан у руля, а вот и матросы,
над радиорубкой вполсилы играет динамик,
к дальнему брегу доносятся лишь отголосы,
а к ближнему — голосы, но на мгновение, на миг.


*
Нету гибче и лёгче
эн того языка,
что и шепчет, и квохчет,
как на нарах зэка,

что и веет, и реет,
как андреевский флаг,
как матросы на реях
и как досточки плах.

Что лилеет лилово
и лелеет десну,
праславя... праоснова
— рубит пращур сосну.

И что сеет и веет,
вырезает и льет
из кириллицы веер,
из глаголицы мед.


*
Миленький, чернильненький
куцый карандаш,
мы с тобой будильники
с дешевых распродаж,

мы с тобой в малиннике
мелкое ворье,
нарисуй мне, миленький,
фамилие твое.

Беловик ли, черновик
мокрого, горелого,
фиолетово на вид,
а на просвет — сиренево.


*
Где на снегу следы оленьи,
там икона Умиленье,
а где таежной чащи заросли,
там Скорбящих радости.

Пересчитай и перечисли,
кати в Китай, и там найдется
и блеск воды на коромысле,
и Приснодева у колодца.


*
Апрель душистый,
а май ершистый.
Где ж твои шесть истин?
Всего только две,
и то о погоде,
словно в огороде
при честном народе
с ветром в голове.


*
Что такое я забыть не могу,
сидя медленно, как узник в углу?
Не припомню, но себе не солгу,
продевая эту нитку в иглу.

Эту нитку, Ариаднину нить,
что насквозь прошила весь лабиринт,
уберите. Ни беречь, ни хранить
не хочу, как загноившийся бинт.

Эти раны, эти язвы — откель?
Не припомнить, но никак не забыть.
Как постелишь, так поспишь. А постель
— нет, не место, где жалеть и любить.


*
Чашка, блюдце, ложечка...
Налей мне немножечко
некрепкой заварки.
Мы с тобою за столом
никого не достаем,
мы ж не в зоопарке.

Ложки, чашки, блюдечки...
Закинуты удочки,
не крючки, а крючья.
Чтобы звать, а не звонить,
не ходи зверей дразнить
через клетки прутья.

Чайная посудина...
Но не обессудь и на
пилёного сахару.
Ложка стукнет о стакан,
не сиди, как истукан,
высеченный наскоро.


*
Страшный вчерашний день
ужели прочно забыт?
Ужели мирно злодей
спит и во сне сопит?

Ужели, неужель
спит он и видит сны?
Ружья стреляют в цель,
снятые со стены.


*
Сильно рисковали,
силы расковали,
от которых никуда не деться.
Сладко токовали,
только такова ли
та действительность, что деется и деется?


*
В телеящике
несмолкаемый гам, и содом, и хаос,
точно ящерки
пресмыкают себя и оторванный хвост.
Эти пащенки,
изучившие каппу и пси,
прячут за щеки
уворованное — как псы.


*
Не за людьми, а за безлюдием
бегу, как фуга за прелюдией,
а иногда и за токкатой.
Которое тысячелетие
бегут по небу тучи летние
и тенью — по земле покатой.

Бегу, и на бегу бежима,
и движима, но недвижима,
и потираю переносицу.
Но выше дерева стоячего
и выше облака ходячего
сквозная тень моя проносится.


*
Где ты, музыка — не сфер,
а простых смычков и клавиш,
та, что даришь звуком свет,
та, что в горле комья плавишь?

Где ты, звук настраива-
емых медных, деревянных
на пороге пиршества
званых для и для незваных?

Где ты, светик мой, музи-
цированье в Малом зале?
В глухоте, впотьмах, в грязи
я — как беженец на вокзале...


*
Моя радость, моя гордость, мои внуки,
рассеваемые по лицу земли,
возрастут и одолеют все науки,
что порошей эту землю замели.

Возрастут и одолеют все дороги,
повороты, перекрестки, тупики,
на конях ли или на единороге,
пилигримы, побродяги, путники.

Мои трое, мои мальчики и Анна,
мне-то что, лежать во прахе и золе,
но да будет, как земля, благоуханна
ваша долгая дорога по земле.


*
Очкарик, очумелик,
о чайник (о кофейник!),
а ты — часом не мельник?
Какой я мельник, я ворон,
я вечным невермором
окуриваю пчельник...
О чайник (о печальник!),
о, там, за косогором,
за шлемом или каской
осталась та, что сказкой
казалась, а сказалась
как милость или малость,
вокзальность и скандальность...
О чайность (о печальность!).


*
Учу себя смирению,
никак не обучусь,
сиреною-свирелью
по горло облучусь.

Но — на себя похожа
на четверть ли, на треть —
сползающая кожа
все будет песни петь.


*
И с ходом дней
земля видней
на окоеме,
и океан
не окаян,
а будто в дреме

лежит вокруг,
и слышишь, друг,
запах сиреней
в неведомой
— к Неве, домой! —
отчизне теней.


*
Осень наступила,
наступила осень,
влезем на перила,
поглядим с моста.
Синие чернила,
желтеющая прозелень,
и жизнь зарулила
с чистого листа.


*
Архип охрип, а Укроп — утоп.
На карте ищи-свищи хронотоп
Для рифмы — катись в Конотоп.
Ищу и, хоть не умею, свищу,
галькою зарядивши пращу
и «щу» пишу через «ю».

Но мягкого знака не вставлю в «чк»,
помня шуточку ученика:
«Какая уж мягкость в ЧК!»
Между тем хронотоп охромел, отупел,
и песни не спел, и сплясать не поспел,
и вишенки спелой не съел...


*
С разлукой утренней
я за руку простилась.
И голос внутренний,
и внутреннее ухо —
всё так содроглось,
замутилось и сместилось
в чужую область
осязания и нюха.

Листок смородины —
соленый и шершавый,
а ветер с родины —
как жаркий тротуар.
А голос мой
наружный — кислый, ржавый —
пошел домой
померять горлу жар.


*
И вторю, и цитирую,
себя же имитирую,
то цитрою, то лирою
бряцаю невпопад.
С одной строкой нетвердою,
как с писаною торбою,
ношусь, дурею, пробую
наладить струны в лад.

Я вдвое, втрое, ввытрое
сухие слезы вытру и —
и цитрусовой цитрою
из горла выжму сок.
Не пешее, не конное,
дрожит стекло оконное
и нотой беззаконною
колотится в висок.


*
Открывается шкатулка:
тили-тень, дили-динь.
Облетает штукатурка
с белых стен, будто льдин.

Будто с крышей лед расстался,
расползясь на куски,
и скитаются китайцы
на рысях, по-русски.

Да и я сама косая,
на пределе слабых сил
не пропью, не пробросаю
белый день, слепую синь.


*
Ничего более,
ничего менее,
чуточку боли и
капельку терпения,
один шип терния,
сломленный, нагой,
и путем трения
разожжем огонь
в очаге, не в очаге,
на алтаре, не на...
Я вишу на рычаге,
но как Земля грузна.


*
Между Ближним и Дальним Востоком
по ущельям, пескам и осокам
простирается нечто-ничто,
и земля, не вспоенная соком,
прохудилась, как решето.

Журавлиное в небе высоком,
соловьиное в клетке златой,
между Ближним и Дальним Востоком
от иссохшего устья к истокам
месяц катится, как золотой.