Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Некоторое
количество
разговоров

Ольга Мартынова

О МУЗЫКЕ ГАГАКУ. ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ И ИХ ЧИТАТЕЛИ

ВЕНЕЦИЯ В СМЕРТИ

О МАНДЕЛЬШТАМЕ

О Гейдельберге

О Миронове

Об Эльге Львовне

"О бутылке"

Стихотворение: дерево ночью в грозу, освещенное молнией

С небес в наказанье на землю поверженный...

Ольга МАРТЫНОВА

ВЕНЕЦИЯ В СМЕРТИ

Валерий Шубинский приводит в статье о последней книге Елены Шварц ее флорентийские стихи:

        Как флорентийский дюк,
        Отравленный коварно,
        Я угасаю. Дух,
        Мечась по клетке тварной,
        Уже почти вовне,
        Уже почти снаружи,
        Глаза туманятся, мерцая,
        Смотрят вчуже.

И пишет дальше:

«Это написано 10 января 2010 года. Кажется, это последнее стихотворение Елены Шварц. Есть еще L’esprit de Venise, стихотворение, датированное в книге 1 марта этого года, но это явно ошибочная дата: за десять дней до кончины Шварц вряд ли могла его написать. Но так или иначе, болящему духу, покидающему «тварную клетку», виделись страшные италианские сны — не Венеция, так Флоренция. Что это значит? Не знаю..»

Вот это венецианское стихотворение:

L’esprit de Venise

Крыса сидела на кромке канала.
Вся в забытьи она созерцала
Плывущие корки, бутылки, зерцала,
Но, заслышав шаги, в ноябрьскую прыгнула воду.

Едва я вошла и вдруг оглянулась:
Огромная, черная крыса в дверях, подбоченясь, стояла
И что-то в сердцах бормотала:
«Я бы выпила, я б закусила».
К себе придвинув чарку, замолчала,
Чуть отхлебнула кьянти молодого,
Она была метаморфоз купца
Веницианского, расчетливого, злого,
И маску скинула, но треть лица скрывала.

Хотя здесь совсем другая обстановка, я, когда прочитала это стихотворение, сразу же вспомнила, как за Леной гнался кто-то по зимней вечерней Венеции, как она от него убегала, как было страшно и пустынно, как она все-таки спаслась. Это ощущение ужаса, который она испытала, мне не передать. Я думала, у нас есть письмо, где она об этом пишет. Но нет. Когда Лена была в Италии, она писала нам каждый день из Рима (из интернет-кафе на площади с тритоном), а когда она бывала в других городах, мы каждый день звонили ей по телефону. И это был устный рассказ, который я, находясь под сильным впечатлением от этого ужаса, несколько раз пыталась пересказать, когда кто-то заводил речь о Венеции. Но это нельзя пересказать. Я оказывалась в ситуации, как если бы я начинала говорить на мало знакомом иностранном языке: после полуфразы – обрыв. Я думаю здесь, в этом стихотворении, ощущение смертного ужаса, сходного с тем, что она испытала тогда и что звучал в ее голосе по телефону.

Но вообще-то, Лена и Италия – особая тема. Я счастлива, что я видела Лену в Италии, где она была счастлива. Она там всегда была счастлива. Когда мы с ней однажды встречались в Южном Тироле, который формально принадлежит Италии, а на самом деле похож все-таки скорее на Австрию, она сначала очень радовалась, что окажется в Италии, а потом сразу же сказала, что нет, это совсем не то. С первого же взгляда.

Но все это началось, конечно, за долго до того, как она попала в Италию. Очень жалко было пропавшей при пожаре старинной карты Венеции, которая висела у Лены дома и стала причиной стихотворения «Дева верхом на Венеции и я у нее на плече» (1979). На этой карте сверху была изображена эта дева: «на Венеции мокром тритоне».

Я подумала сейчас, что страшные итальянские сны – не потому что Италия страшна, а потому что Италия пришла в страшный час как утешенье. Но час от этого не стал нестрашным.