Олег Юрьев

Стихи

Стихи и хоры последнего времени

10 x 5. Книга стихов

С мая по февраль

С апреля по апрель

С ноября по апрель

С мая по ноябрь

С декабря по апрель

2009: С марта по ноябрь

22.02.2009

2008: С апреля по октябрь

С октября по март

Стихи за июнь — сентябрь 2007 г.

03.06.2007

17.12.2006

25.05.2006

24.07.2005

04.04.2004

16.09.2002

Стихи и хоры

О стихах

ОПРОС ЖУРНАЛА “Воздух” на тему о теме.

Воздух, 1, 2014

«О чём эти стихи?» — вопрос, который в одних случаях ставит в тупик, в других влечёт за собой лёгкий ответ и неизбежное добавление: «Но разве в этом дело?» И, однако, значит ли это, что подход к поэзии со стороны тематики должен быть целиком оставлен профанному восприятию?
        1. Есть ли у Вас как у поэта главная тема или главные темы — то (глобальное или очень конкретное, судьба мироздания или маленькие собачки), о чём Вам важнее всего или интереснее всего говорить? (Мы понимаем, что это совсем не то же самое, что главная проблема: то, что Вам важнее всего сказать.)
        2. Случается ли так, что у других поэтов, теперешних или прежних, именно тема (при условии, естественно, должного качества воплощения) Вас в первую очередь привлекает или, наоборот, отталкивает?
        3. Видите ли Вы в современной русской поэзии тематические лакуны (то, о чём не пишут, а надо бы) или, напротив, «избитые темы», от которых хотелось бы отдохнуть?

1.

Думаю, я никого особенно не удивлю, если еще раз (кажется, не в первый и не во второй) подчеркну, что “о-чемами” я никогда не мыслил и не мыслю. И мне ничего не важнее всего сказать, по крайней мере, в стихах — с моей точки зрения, литература, в первую очередь поэзия, не имеет ничего общего с говорением, высказыванием, сообщением, коммуникацией. За исключением, конечно, общего материала  — т. е. языка. Если тебе есть что сказать или о чем сообщить — напиши статью, или реферат, или диссертацию. Поэзия же есть мышление образами, а не высказываниями.

Мне важно сказать то, что я сейчас говорю, я и говорю это — ни в коем случае не стихами, а деловой прозой, для того, собственно, предназначенной.

С моей точки зрения, тематическое мышление, по крайней мере в ХХ веке, не говоря уже о веке текущем, прямо противоположно мышлению поэтическому. Не могу скрыть, что высказывание Мандельштама, предпосланное настоящему журналу в качестве эпиграфа (“Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и  написанные без разрешения. Первые -- это мразь, вторые -- ворованный воздух... и т. д.”), я лично понимаю таким образом, что „разрешенное“ — это и есть плод тематического мышления. Поэт, знающий, о чем он написал стихотворение, вызывает у меня сожаление. Я говорил уже как-то: я пишу стихи, чтобы узнать, о чем они, но если сходу этого узнать не удается, то я не особо расстраиваюсь — когда-нибудь, вероятно, пойму. Или никогда не пойму. Но может быть и наоборот: когда у Роберта Броунинга спрашивали, о чем или что значит то или иное место в его ранних стихах, он обычно отвечал: „Раньше это знали двое: я (показывал на себя) и он (указывал вверх). Теперь только он“.

Впрочем, все это касается не только собственных стихов. Тридцать лет я читал стихотворение Конст. Вагинова „Звукоподобие“ и никогда не испытывал никакой потребности понимать, что же это такое, „звукоподобие“. Пока мне не пришлось объяснять поэтику Вагинова американским студентам. Читая „другими глазами“, я вдруг понял, что „звукоподобие“ – это полная замена слова „стихотворение“, что легко демонстрируется подстановкой последнего в текст. Я был очень доволен, конечно, но видит Бог: для непосредственного счастья от этого или какого бы то ни было другого великого стихотворения совершенно не нужно понимать, о чем оно.

Тематический подход это, в конечном итоге, элемент внешнего контроля. Именно поэтому на „о чем“ так настаивала советская „литературная педагогика“: начинающий советский литератор постоянно контролировался на это „в чем мысль, где сообщение, что ты хочешь сказать“ и, в конце концов, это становилось его второй природой — выдавать тексты, которые было бы легко проверить „на тему, на высказывание, на идею“. Поэтому вся советская поэзия как система является „поэзией разрешенного воздуха“, даже если советский поэт говорит что-нибудь „антисоветское“ или „несоветское“.
Другое дело, что вследствие общности строительного материала готовый текст — сам текст, а не его автор! — может сказать человеку многое, в зависимости, конечно, от способности этого человека воспринимать сказанное (или то, что он считает сказанным). Т. е. каждый текст, конечно, несет сообщение, иногда даже тему, но это что-то вроде попутного газа. Нефть, добываемая стихами, — это век за веком расширяющаяся (ввиду оскудения основных запасов) гармония — дыхательная и образная. Т. е. текст не говорит, но может сказать. Т. е. я люблю „Клеветникам России“ или, чтобы остаться при Мандельштаме, „Поляки, я не вижу смысла...“ не из-за их конкретно-исторического высказывания (хотя и его воспринимаю с интересом, но это совсем другое восприятие). Т. е. Незнайка с его „проглотил утюг холодный“ — поэт, а „поэт Цветик“ — не поэт, а куплетист жэковской стенгазеты!

Тематический подход имеет две стороны — подход читателя (даже если он по профессии писатель, но в данный момент читает, а не пишет) и подход писателя (когда он пишет). Для читателя осознавать эти о чем и что совершенно естественно. Так он выучен, воспитан, только так пугающий хаос, плещущийся в гармонических стихах великих поэтов, сводится к набору понятных высказываний и не перепугивает до смерти.

Писатель, в первую голову поэт, может, конечно, сказать себе: „Дай-ка я напишу о“... безразлично о чем — о любви, о повышении урожайности многолетних трав, или о преступлениях (того или иного) режима, но если он справляется с этой задачей, то никакой он не поэт и не писатель, и текст его... совсем не ворованный — а разрешенный, санкционированный воздух. Конечно, может произойти и так, что „стихи о“ наперекор себе могут стать „стихами“, часто это, по литературно-историческим условиям, происходило в XIX веке, редко в ХХ, в ХХI, думаю, будет происходить очень редко („никогда“ в этих вещах не бывает).

2.

Нет.

3.

Соответственно всему сказанному выше, для меня это нисколько не существенно или интересно. Напряжение мускулатуры поэтической речи создает (очень часто иллюзорное) тематическое наполнение текста. Но никогда не наоборот.

Да и кому сейчас важно (кроме тех, для кого чтение стихов не непосредственное занятие, а культурно-историческое увлечение или профессия), что “Чернозем” Мандельштама, скорее всего, — стихи “на тему” о посевной компании для воронежской газеты, а “На Красной площади всего круглей земля...”, скорее всего, гимн Коминтерну?