![]() |
Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
![]() |
Стихи Новые стихи (17.10.2015)Новые стихи (20.09.2014) Новые стихи (30.11.2013) Новые стихи (29.04.2013) С луной и без луны 19.03.2012 Одно летнее и три зимних стихотворения CIRCUS Стихи 2009-2010 гг. 18.07.2009 20.07.2008 25.04.2007 25.05.2006 09.04.2005 4.04.2004 14.07.2003 16.09.2002 Стихи 1998-2000 гг. Стихи 1984-1993 гг. Имена немых О стихах Не о дереве, а о лесеПИСЬМО К КРИТИКУ В. Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского Имярек, или Человек (с) изнанки (О Сергее Чудакове) Слух и речь (обзор журнальных стихотворных подборок 2013 г.) Открытый голос (об Алле Горбуновой) Неприятные стихи, или О докторе Хайде профессора Максимова СЛОВА И НЕ-СЛОВА (о двух новых книгах Игоря Булатовского) ЖИЗНЬ ДРУГИХ ОБЭРИУТОВ (О Климентии Минце и Александре Разумовском) ДИКАЯ МУЗЫКА ПЕТРОВ: ВОКРУГ ГЛАВНОГО ФИЗИКА ТОНКИХ ПРОСТРАНСТВ (о новой книге Алексея Порвина) ЗАСЛОВЬЕ (о новой книге Александра Белякова) РОЗУМЬ (о стихах Натальи Горбаневской) О ТОМ, ЧТО СДЕЛАЛ ВОЗДУХ МОЙ ДРУГ - ДУРАК (о стихах Павла Зальцмана) Две вечности Сергея Стратановского В лучащихся адах Стиляга и леди Дурацкая машкера Сад невозможной встречи Век неизвестного металла? об Алексее Порвине об Илье Кучерове об Александре Миронове Во мне конец/во мне начало Дорогая простота Изобилие и точность ОБЪЕКТИВНОСТЬ И ОБЪЕКТ ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ ВЕЩИ И ОСКОЛКИ ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА Привет из Ленинграда (в связи со смертью Михаила Генделева) Вновь я посетил Два голоса Рецензия на книгу Игоря Булатовского «Карантин» Игроки и игралища АРОНЗОН: РОЖДЕНИЕ КАНОНА (о двухтомнике Леонида Аронзона) ПРОШЛОЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ? (о книге В. Кулакова "Постфактум. Книга о стихах") "Абсолютный дворник" Неуязвимый (Обзор новых книг об О. Мандельштаме) Рецензия на книгу Ивана Жданова «Воздух и ветер» От Обводного до Грибоедовского (о ленинградских ЛИТО 1980-х) Плавание к началу времен Алексей Цветков. "Шекспир отдыхает". Два голоса (рецензия на книги стихов П.Барсковой и М.Гейде) Внутри мелодии. Игорь Булатовский "Полуостров" Наше необщее вчера Утопия свободы и утопия культуры Олег Чухонцев. Фифи-а" Андрей Поляков «Для тех, кто спит». Дмитрий Бобышев «Знакомства слов» В движении. О стихах О. Юрьева Александр Миронов, Избранное. Вертикаль и горизонталь Сергей Вольф, "Розовощекий павлин" Алексей Цветков "Дивно молвить" Садовник и сад (О поэзии Е. Шварц) В эпоху поздней бронзы Сергей Стратановский "Тьма дневная" |
![]() |
![]() |
![]() |
Валерий Шубинский ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК 1 Мысль о построении этого четырехугольника пришла ко мне в голову по прочтении трех законченных, но неизданных книг трех петербургских поэтов, условно говоря, «среднего поколения» и при известии, что у четвертого поэта выходит книжка прозы (что стало поводом перечитать его прежние стихи). 2 Для Игоря Булатовского мир существует в сказанном слове и из слова. Но это не «языковая поэзия», и не только в том узком смысле, который заимствован из современной англоязычной поэзии. Язык как подвижная, но безличная и объективная система словесно-смысловых связей – главный собеседник и главный объект для многих русских поэтов, от Хлебникова до Бродского... или от Михаила Еремина до Александра Еременко. Однако современная лингвистика разделяет «язык» и «речь» - языковую реальность в ее конкретном, сиюминутном проявлении. Булатовский выбрал поэзию речи. Или она его выбрала. Речи как случайности, реплики, невнятного лепета, проговорки, оговорки, отрывающейся от своего повода и становящейся поводом для всего остального. Ни о чем не бобу, никому, Тут можно вспомнить аронзоновскую сеть об одной ячейке. Но у Булатовского слово становится предельно многозначным не из-за своей единственности, а из-за предельной непритязательности, предельного смирения, потому что оно – всего лишь словечко, и меньше чем словечко, пробормотыш, оговорка, описка, которая осмеливается свести свою значимость к бесконечной малости (но не превратиться при этом в «заумь» - ведь это тоже претензия). Тут-то и открывается мир вечности, которая вот такова: …И сидит на камушке Поэтика случайной и непритязательной речи имеет свою историю. Булатовский упоминает Яна Сатуновского. Но если Булатовский в чем-то восходит к этому поэту (о котором мы выскажем некие соображения в следующих наших заметках) – он преобразил его опыт так же, как Олег Григорьев опыт Игоря Холина. Он вывел на предельно напряженный метафизический уровень поэтику, которая этого уровня не предусматривает, которая, более того, построена на его отрицании. 3 Все стихи Дмитрия Григорьева построены на развернутых метафорах, определящих структуру стихотворения и составляющих все его «содержание». Но он ни в коем случае не «метаметафорист» (кто-нибудь еще помнит, что это такое?). Читатель его стихов не погружается без остатка в непредсказуемую вязь плодящихся образов. Метафорический мир имеет локализованный вход и выход, и его движение прежде всего эмоционально мотивировано. Но и чувство никогда не высказывается риторически, оно сразу же становится метафорой (которая рождается из самого движения фразы) – а метафора в свою очередь становится историей, наррацией, если угодно - сказкой. Иногда это сказка вмещает в себя мир и время: …уже созрели яблоки А утром гости праздные Особенность Григорьева – в прямоте интонации и нерефлексированной ясности первого лица, которая, однако, совершенно не кажется «примитивной» или «советской», потому что это лицо то и дело стихийно, без усилий лишается тяжеловесной биографической, психологической и социальной конкретности (а потом, если надо, обретает ее вновь). Такой тип авторского «я» (и такая естественность речи) делает Григорьева фигурой для своего поколения необычной.
4 Илья Кучеров, напротив, работает в основном в традиции постмандельштамовской ассоциативной «семантической поэтики» (по терминологии структуралистов) или – этот термин мне нравится больше! - «химии слов» (по Эйхенбауму), которая была одной из основных для поколения 80-х. Мандельштам в его случае соединяется с гумилевско-киплинговской балладной традицией, как в случае Арье Ротмана с Маяковским. Но балладные структуры у Кучерова рождаются, пожалуй, уже по ту сторону химического процесса. Так же, как (псевдо)мифологические конструкции. Интересно другое – что именно идет в реторту. Мой следующий день гниет под потолком Это строки из стихотворения «Смерть Вазир-Мухтара». Идеи сопрягаются более чем «далековатые», и это сопряжение непременно порождает иронию, метафизические каламбуры, wit: «…медведь-еврей от нас потребует одной и той же крови». …Но запомни: пока мы слабели и падали, 5 Дмитрий Болотов в последние годы совсем мало работал как поэт, а то, что он писал в девяностые, многими уже забыто. Это досадно, но, конечно, поправимо. Как странно устроены люди, Какая это традиция – обэриутская? Была бы обэриутская, будь остранение чуть сильнее, а удивление чуть напористей. На самом деле Болотов идет от иной, хотя и смежной традиции. Такой тихо-удивленный взгляд на вещи свойственен начальному или (чаще) завершающему этапу большой поэтической эпохи. Григорьев - поздно родившийся поэт из начала нашего «Бронзового века», Кучеров – из его середины, а Болотов – один из раньше времени явившихся вестников его заката (а вот Булатовский соединяет в себе, в рудиментарном виде, все его этапы). Это удивление простым вещам мира - ласковое, брюзгливое, усталое и детское – присуще последним денди Серебряного Века, таким, как Андрей Николев (или – совсем по-другому – Юрий Одарченко, или Евгений Кропивницкий, о котором мы тоже напишем в следующий раз), а из сверстников Болотова отчасти, возможно, Леониду Швабу, или Григорию Дашевскому, или отчасти даже Дмитрию Волчеку. Мир всех этих авторов, разумеется, более сюрреалистичен и экспрессивен, чем мир Болотова. Не знаю, из каких широт Что ж, будем считать, что именно в этом месте нам удалось сомкнуть четырехугольник…
|