|
Олег Юрьев
НА НАБЕРЕЖНОЙ
...а едва из башенки мы сошли
в те накатанные из мягкого дымного льда
небеса, что так сизо-розовы и покаты,
как всё и опять мы увидели, но не так, как с земли:
Цыгане, поклевывающие с моста.
Цыганки, поплевывающие на карты.
Утки, поплавывающие в пенной пыли.
Собачки, курчавые, как борозда.
Младенцы, щекотаны и щекаты.
(И низкие покоробленные корабли.)
(И черные опаздывающие поезда.)
(И белые ослепительные закаты.)
ТРИ ШЕСТИСТИШИЯ СО СЛОВОМ «ВОДА»
Из небес, как баночка, пустых
с толстыми гранеными боками
на дуршлаг откинута вода.
Все затычки-марлечки невстык —
проползают медленно, пока не
валятся в брусчатый снег, сюда.
Мы живем, как водоросль, на дне
смутностенного пустого неба,
где на ситах носится вода.
И со вжиком — бритвой на ремне —
облетают нас по краю недо-
переправленные поезда.
А когда колесный перестук
замерзает где-то за краями,
в капле каждой гасится вода.
И тогда выводит нас пастух
поглядеть с холма, как в черной яме
дышат золотые города.
ПЕСНИ ЗИМНИХ ВЫСОТ (3)
Поглядишь со смотровой площадки
Пoд гору, в тускнеющую мглу —
Там, надевши черные перчатки,
Замерзают oльхи на углу,
Там, на мельничном плече повесясь,
Зеленеет в сыпких облаках
Утлый месяц, захудалый месяц
В каменных железных башмаках,
Там по раскореженному шляху
Розлит позолоченный мазут,
И по расхоложенному шлаку
Мотоциклы черные ползут,
A за вахтой пляшут, за корчмарней,
Прыгая, вертясь и семеня
Все быстрей, кромешней и кошмарней,
Вугленные яблоки огня.
Ольга Мартынова
ПИСЬМА ЭМИЛИ ДИКИНСОН
(ПЧЕЛА И БОРТНИК)
Are you too deeply occupied to say if my Verse is alive?
E. D.
1.
Пчела, описывая круг,
сошла с дуги, ушла из круга
(с распахнутого луга).
2.
В Залуг летит пчела, летит без тела,
мохнатой гильзой оставаясь Лугу,
где Эмили увидеть захотела
в пробоине за улетевшей пулей
Заульный Улей и Луг Залуговой.
Пчела, запутавшись в лучах,
гудит, чтоб голос не зачах.
3.
Пчел, клевер, птиц, друзей, родных и тех, кого еще любила
(кого еще она любила?), –
в замирный мир покорно проводив –
она смотрела
им вслед.
Обратный свет
– мгновенен и ревнив –
обуглив сад, не дал ответа —
прощай, прощай, гербарий лета.
4.
(И там, где нет мохнатых тел
гудит пчела в лучей сетях,
так пчёльный аполлон хотел,
чтоб хор пчелиный не зачах)
5.
А тот, кто в тьме залуговой
горел из сетчатого абажура, –
перебирал гербарий света,
читал по пчёльным знакам
и расправлял траву ответа,
рифмуя «bee» – и – «Emily»
и весело нырял
в зиянья солнечных воздушных ямок.
6.
Я дочитала
пчелиных писем твой гербарий:
по лестнице мохнатой, желто-черной
ты вышла в свет –
и сказала:
«Но – в тьме пчелиной шелухи
они живут, мои стихи?»
7.
И тот, кто в тьме залуговой
перебирал гербарий,
кивнул завешенной сетями головой.
Валерий Шубинский
ДЕНЬ И НОЧЬ
И древние дворы, и новые дворцы
Из темного желе и светлого железа,
И грязные шуршащие столбцы
На простынях прессованного леса,
И бризы площадей, и улиц сквозняки,
Толкающие взад-вперед по тверди
О четырех колесах сундуки,
Дрожащие под ветрового Верди,
И пушка над рекой, и корюшка в реке –
Уму не поделить, не перемножить зренью,
Не увезти в дрожащем сундуке
Подречной полостью в кудыкину деревню.
А там какие-то чудные существа,
Сбежавшие от древнего юнната,
Рычат – и рык походит на слова,
Которые и понимать не надо.
Но в час, когда ольха за шторой проскрипит
И взвизгнут подметальные машины,
Ты вдруг проснешься, как и все, кто спит:
Складные женщины, упругие мужчины.
И сразу вспомнишь все, что видел наяву
И то, что не вместилось в окоеме:
Суда, утюжащие мятую Неву,
Ондатры в норах, стулья в тихом доме.
И ржавый шланг, и облысевший кот,
И дяденька с зонтом, что вышел к остановке –
Все обретет свой смысл, добудь лишь код,
И слепится в слова, как черточки в шифровке.
А если этот смысл к утру сгорит дотла,
Хоть звуки голые ты выведешь из ада,
И подберешь им вновь значенья и тела,
Хотя тебе и знать-то их не надо.
|
